Эти слова происходят не от древнеславянского, не от древнегреческого или латинского, не от санскритского или халдейского или англосаксонского. Их в начале революции придумали телеграфисты или комиссары с воображением телеграфистов. А мы сейчас их повторяем автоматически, не задумываясь над ними, не стыдясь за них.
Например, «комсомол», «комсомолец», «комсомолка». «Комсомол» — это коммунистический союз молодежи. Название слишком длинное для телеграмм, и кто-то придумал сокращение.
Я помню, как мы в первые годы революции насмехались над этими сокращенными словами.
Рассказывали анекдот: Троцкий приходит к Ленину в гости. Троцкий пожимает Ильичу руку и говорит:
— Чик — «Честь Имею Кланяться».
Ленин отвечает:
— Чик, — а затем прибавляет: — Пс — «Прошу Садиться».
Нам этот анекдот очень нравился и он неизменно вызывал у нас взрывы гомерического смеха.
Много смеялись мы слову «замкомпоморде», что, по нашему толкованию, значило заместитель комиссара по морским делам.
«Колхоз», «колхозник», «колхозница». Мы теперь совершенно забыли, что и это слово было изобретено телеграфистом: «коллективное хозяйство». Советские газеты теперь дошли до того, что пишут о «колхозном хозяйстве», то есть о «хозяйстве коллективного хозяйства».
Мне могут возразить, что эти слова прочно укрепились в русском языке в силу традиции, которой уже около полувека. Не возражаю. Но это не значит, что такие слова украшают язык. Было время, когда мы, эмигранты, именовали Советский Союз «Совдепией». В начале двадцатых годов эмигрантские газеты печатали почти исключительно «Известия из Совдепии», а не из страны с другим названием. Название это придавало большевистской России особое значение. Но все-таки это не название.
Возьмите слово «вуз». Я понимаю, что для удобства, если кому-нибудь надо срочно отправить телеграмму в какое-либо высшее учебное заведение, он пишет: «Профессору Брежневу. Кремлевский Вуз, Москва». Но, если бы я был студентом, я ни за что не захотел бы окончить вуз. Я предпочел бы окончить институт, университет, но не какой-то корявый телеграфный вуз.
Трагедия нашего языка заключается в том, что мы все к подобным словам настолько привыкли, что они нас уже больше нисколько не раздражают.
Слава Богу, «совнаркома» больше нет, но зато остался «совнархоз». Чека и НКВД больше нет, но слово «чекист» и «энкаведист» остались, как вечный упрек нашей небрежности, нашей халатности. Мне опять скажут: разве можно найти лучшее слово, чем чекист, чтобы описать агента секретной полиции? Несомненно можно.
