— Пойдем отсюда, — сказал Бенито, и они стали обходить навязчивых торговок, когда Кармела вдруг остановилась. Под перекрестьем из досок, опирающихся на гнилой столб, сидела на земле женщина, подобрав под ветхую юбку босые исцарапанные ноги и опустив вниз лицо. Из-под вылинявшего от старости платка, которым она обвязала голову, выбивалась тонкая полуседая прядка, грубо загорелое изборожденное морщинами лицо рассекал наискось шрам, шрамы виднелись и в вырезе кофты, и на запястьях вылезающих из рукавов рук. А эти руки скорей походили на кости, обтянутые кожей, от этого ладони казались непомерно большими, были разбиты работой. Перед нищенкой лежал большой, когда-то пестрый, а теперь совсем вытертый платок, на платке стояла глиняная миска с коркою хлеба и блестели три медные денежки. Прохожие, косясь, обходили убогую. Какой-то пьяный вдрызг матрос, ворча: «Расселась на дороге», — протоптался по платку, опрокинув миску. Побирушка с покорной терпеливостью вернула ее на место, разгладила платок, спрятала за корсаж грошики.
Кармела не отрывала от нищенки взгляда. Растерявшись под ним, женщина попыталась поправить вырез кофточки, чтобы спрятать шрам на ключице, неловко затеребила свои дешевые бусы. И медленно подняла глаза. Кармела вскрикнула, хватаясь за горло. С этого незнакомого, изможденного и жалкого, лица смотрели такие живые, такие знакомые глаза: темно-карие, пристальные и усталые. Только теперь в них добавилась боль. Это длилось мгновение. Бенито подхватил Кармелу:
— Что?! Что с тобой?!..
— Нет ничего, — она провела рукой по лбу, точно сметая наваждение. — Жарко. Пойдем.
Побирушка опустила голову, беспомощно теребя край платка. И вдруг заговорила. За рыночным шумом они вначале не расслышали ее.
— Что тебе надо? — спросил, наклоняясь, красавец Энрике.
— Погадаю… — сказала она тихим бесцветным голосом. — Я хорошо гадаю. Не уходите!..
— Ты голодна? — спросил Энрике. — Вот тебе денежка.
Она заслонилась рукой, вскочила, опять опрокинув миску, схватила руку Кармелы; что-то бессвязно шепча, прижала ее к губам.
— Не трогайте ее, нет! — крикнула Кармела своим, увидев их движение; ниже наклонилась к Лугонде.
— Ты славная, девочка моя, ты храбрая… ты помнишь… Они сломали меня… Не сожгли, потому что сломали… Я ничего не могу теперь… Ничего. Мадонна бланка! — пророчица вскинула затуманенный слезами взгляд. — А ты… Все сбылось?… — вгляделась в Кармелу пристальней. — Что они сделали с тобой, девочка моя… Что сделали!..
