Любил пошутить. Читая меню и заполняя известный листок с заказом на следующий день, изображал сомнение:
— Салат из крабов… дорого. Севрюга горячего копчения с хреном… тоже дороговато. Решено, беру сельдь с луком. Скромно и со вкусом!
Так вот, он как-то сказал за столом, что в нашей стране есть две неотменяемые и плохо реформируемые организации: Русская православная церковь и Академия наук.
Однажды делал я доклад у него на отделении общей физики о перспективах развития физики полимерных сегнетоэлектриков. Никому не известный и непонятно как попавший на заседание человек из промышленности стал возражать, говорить о бесперспективности этих работ. Мне показалось, что Прохоров отвлекся и не слушал его выступления. Но после заседания он сказал мне: “Этот чудак будет указывать Академии наук, чем ей следует заниматься”. (Слово “чудак” он произнес на букву “м”). Сейчас, когда полимерные сегнетоэлектрики делают революцию в технике оперативной памяти, я вспоминаю Прохорова.
В середине семидесятых, незадолго до революции в Иране, Александр Михайлович был приглашен иранским шахом для чтения лекций и научных консультаций. Я встретил его в “кормушке” после возвращения из Ирана. На нем был необычно яркий пестрый галстук.
Все сидевшие за столом обратили на галстук внимание.
— Подарок иранского шаха, — сказал Прохоров. — Не правда ли, скромно и со вкусом.
Когда мы хором не согласились и сказали, что галстук не подходит к пиджаку, Прохоров вздохнул и сказал:
— Досадно. Придется покупать новый пиджак, а это дорого.
Кто-то вставил: “Тем более что жаль новый пиджак прокалывать для Звезды”. (Прохоров часто носил Золотую Звезду Героя Социалистического Труда).
Через год в Иране произошла революция и шах бежал. Как-то Прохоров вынул из кармана сверток и протянул мне.
— Дарю на память. Вам, считаю, подойдет.
Это был тот самый галстук. Честно говоря, я его ни разу не надел: уж очень ярок. Храню в шкафу как сувенир.
Другой нобелевский лауреат по физике, академик Виталий Лазаревич Гинзбург тоже обедал в “кормушке”. Но за одним столом мы не сидели. Поэтому наше общение ограничивалось его знаменитым семинаром, который проходил в Физическом институте по средам. Иногда я удостаивался доклада на этом семинаре.
Несколько лет назад я смотрел по телевизору посвященный Гинзбургу документальный фильм. В фильме был эпизод: на пленку засняли один из семинаров. У доски стояли двое. Гинзбурга нетрудно было узнать: густые черные брови, крупный красиво очерченный нос и живые глаза, в которых вспыхивали насмешливые искры. Второй, молодой человек с пышной шевелюрой, видимо докладчик, стоял спиной к камере и писал на доске формулы. Его не было видно, но что-то отдаленно знакомое угадывалось в повороте его головы. Наконец я узнал свои формулы…
