Он говорил на серрадском диалекте, Рибейра не понял ни слова, но Лив поняла, и слова хлестнули, как пощечина. Она взяла шандал и шатающейся походкой вышла из покоя, оставляя тех двоих в темноте.
Рибейра встретил ее, как будто ничего не случилось, и они принялись за дела. Кажется, все бумаги были разобраны, когда куранты на замковой башне, проскрипев, пробили полночь, и за ними с короткими промежутками стали отзываться часы в покоях: раскатившись стеклянным звоном, напевая менуэты, тяжело и глухо отпуская певучие удары. Закружились фарфоровые танцовщицы, медные поселянки склонились за медными цветами, ударил молотом бронзовый черт.
Ливия устало вздохнула, присыпая песком исписанный лист, придвинула новый.
— Губ мадонны горек сок вишневый, — мерно продиктовал Рибейра.
Ливия тряхнула головой, думая, что, может, она не так поняла, либо заснула невзначай, и эта строчка привиделась ей во сне. Она переспросила.
— Я неверно произнес?
— Нет. Я должна это писать?
— Да, пожалуйста.
Ливия склонилась над листом, пытаясь сдержать непонятную дрожь, перо, разбрызгивая капельки чернил, царапало бумагу.
— Губ мадонны горек сок вишневый,
У тебя намокшие ресницы,
Я держу твое лицо в ладонях
Маленькую трепетную птицу.
На рассвете простучат подковы,
Закричат испуганные чайки.
Но — среди молитв и пустословья
Вам, незрящий, посвящу молчанье…
Ливию трясло. Она желала только одного: чтобы он не догадался об этом. а он растапливал над свечой длинный кусок застывшего воска, его голос был ровен и тих.
…Все стою коленопреклоненный,
Свечи безнадежно оплывают.
Я держу твое лицо в ладонях,
Слезы мне ладони обжигают.
Он замолчал. Треск свечей показался оглушительным. Наконец Ливия осмелилась отозваться:
— Это все?
— Да.
— Я должна это передать?
— Да.
— Но кому? Здесь нет имени!
— Пишите: Ливии Харт. И кончим на этом.
У Рибейры был небольшой жар, и Бертальд запретил ему выходить и работать. Он сидел в своем кресле, томясь ничегонеделанием, и Ливия напрасно старалась его развеселить. Появление Бертальда избавило ее от страданий. Она ушла в оранжерею. Садовник, возящийся на грядке, обрадовано разогнулся, отряхая с рук влажную землю. Он любил Ливию за молчаливость и серьезность, а Ливия любила цветы.
— Молодая госпожа! Давно вы не были у старого Карла!
— Я была занята.
— А как молодая госпожа похорошела!
Ливия покраснела и опустила глаза, избегая теплого взгляда его вылинявших седых глаз. Взялась поправлять кружевную фрезу и шитый серебряными нитями пояс. Не так уж неправ был этот старый садовник. Она словно сделалась стройнее и выше ростом, пеги на лице скрыл румянец, движения стали женственней и мягче, и она почти все время улыбалась.
