Поднялась с колен и опять едва не упала: подвел сломанный каблук. Рибейра подхватил ее на руки.
— Отпустите меня! Вам нельзя!
И утихомирилась, потрясенная его силой, едва переводя дыхание. Он посадил ее перед собой на иноходца. Ливия подумала, что у нее будет синяк под грудью от его объятия: как от железного обруча. И запоздало поняла, что вот так, вслепую бросаясь на помощь, он не мог спасти ее, а обречен был погибнуть сам. Она похолодела: не оттого, что смерть караулила за спиной, а оттого, что поняла: он прошел высшее посвящение. Только они могут вот так — видеть, не видя. Хотя это отнимает слишком много сил…
По лестнице он тоже нес ее на руках — нес, как хрупкую стеклянную вазу. И поставил на пол у дверей ее покоя. Это неприятно поразило Лив. Она не знала, как вести себя сейчас, что говорить. И потому поспешила распрощаться, сославшись на то, что ей нужно привести себя в порядок.
— Вы, конечно, отыщете свой покой?
— Да, конечно.
Сухость ответа показалась оскорбительной. Она смотрела, как он уходит в сияние, ступая по солнечным пятнам он окон, и за ним гонится короткая тень — и горечь подступила к горлу. Ливия окликнула его и услышала убийственное: «Не приходите вечером. Я хочу отдохнуть.»
Она бы пришла вопреки его воле.
Она бы могла.
Если бы не колеблющийся красно-черный свет, беготня служанок, пар над бронзовым кувшином, ледяные мази, свитки полотна, приторный запах трав и растопленного воска, если бы не кинулись за Бертальдом, если бы потом он не выходил из знакомой двери, стирая с пальцев чужую кровь.
— Ему плохо. Он не хочет тебя видеть.
Она не поняла, почему не сползла по стене.
Тревога душила ее. Ливия жалась в угол, рвала непослушными пальцами фрезу у горла. Потом кто-то тыкал ей в губы глиняную кружку, край больно бил по зубам.
— Не-не-не надо…
Она насильно глотнула, вода показалась противной и теплой, Лив, скорчившись, прижала к губам платок. Комкала и грызла его, душа в горле тошноту и отчаяние. Когда отняла — на шелке остались пятна. Очнувшись, поняла, что идет к его двери, а кто-то повис на руке:
— Не ходи! Не ходи! Не ходи!
Она рыдала на груди у Микелы в дальнем покое, выкрикивая грязные и обидные слова, а потом послала девочку разузнать, что происходит. Та вернулась с вестью, что Рибейра устал и спит. Красно-черные тревожные сумерки сменились обычной ночной темнотой. В ней даже видны были звезды.
Ливия встретила Бертальда на следующее утро совсем спокойная, аккуратно причесанная и одетая, с напудренным лицом. Слегка дрожащим голосом осведомилась о здоровье гостя. Бертальд отвечал, что его лучше не беспокоить. Тогда она попросила, раз уж ее услуги не нужны сейчас, отпустить ее на три дня за горы, в Таормину, сделать необходимые покупки. Смотритель покачал головой и неожиданно согласился. У Лив заболело сердце.
