Осколок бывшей, уже почти чужой жизни...
Сиреневый май незаметно перелился в жасминовый июнь; в июле Наташа уехала на две недели в отпуск, но такое долгое расставание ничего не изменило: в назначенный день я нетерпеливо, как мальчишка, ждал ее, и ключ повернулся замке ровно в половине пятого.
Все началось в конце августа, когда вслед за жарой куда то пропали и целые рои бабочек-крапивниц, которые еще недавно оккупировали окрестности, залетая в открытое окно и бесстыдно опускаясь на нас, куда им только вздумается.
Как недавно и как давно это было!.. Порой я действительно чувствую тоску по той жизни, однако она, эта тоска, напоминает ностальгию жителя Атлантиды, которому посчастливилось спастись, когда его материк погиб. Мою бывшую жизнь поглотила пучина. Сказано, конечно, слишком красиво для того, чтобы быть правдой. Просто я чувствую, что дорога назад закрыта.
Но есть ли у меня право уверенно утверждать, что я спасся?..
В любом случае я превосходно помню дату происшествия, ставшего предзнаменованием... Есть ли смысл заниматься поисками эвфемизмов? Предзнаменованием приходов. Более точного определения я не нашел, как и не придумал ничего лучшего, чем слово путешествия.
Путешествия станут второй стадией...
В тот день, на прогулке после трех утренних страниц, в памяти всплыл мой хозяин. Уже полгода он не преподносил мне новых подарков, не выяснял, люблю ли я Шопена, и вообще никак не напоминал о себе, за что я был ему безмерно благодарен, как, впрочем, и за проигрыватель, который делал мои свидания с Наташей более уютными.
Результатом этого воспоминания стали изменения в маршруте, приведшие меня в музыкальный магазин.
Я выбрал пластинку "Led Zeppelin" с моей любимой "Лестницей в небо", каприсы для скрипки Паганини и, уже направляясь к выходу, увидел на стеллаже романтический профиль Шопена. Память была наготове: "Скажите... вы любите... Шопена? — Мне нравятся прелюдии, но очень прошу ничего больше мне не дарить..." Тогда я ответил искренне, а на диске в черно-зеленом конверте, который держал сейчас в руках, были как раз они, знаменитые "Двадцать четыре прелюдии" — от радостного порыва первой до трагических басовых фигураций заключительной.
Дома я послушал "Лестницу в небо" и поставил на проигрыватель Шопена. Оборот пластинки начинался с прелюдии №15, которую Жорж Санд, невзирая на протесты Фридерика, называла "прелюдией в капельках". Эта пасторальная пьеса с чертами ноктюрна вновь привела меня за письменный стол, вдохновив еще на одну страницу черновика.
