Достойное место в комнате занимала широкая диван-кровать слева от двери. Стену над кроватью закрывали панели из бордовой кожи. (В тот раз я не обратил внимания, что кое-где кожа поцарапана чем-то вроде кошачьих когтей.) Сбоку от окна, над спальным уголком, стену украшали часы в деревянном корпусе с башенками и окошками. Правда, сами часы были электронными и измеряли время не стрелками, а зелеными цифрами.
Не поднимаясь с кровати, можно было нажать на несколько встроенных в панель желтых клавишей. Первая включала добитый черно-белый телевизор, вторая — люминесцентную лампу над письменным столом между окном и картой, третья — вентилятор на столике-книге, две следующие обнаруживать свои функции не пожелали, а последняя преподнесла приятный сюрприз: где-то внизу, у пола, уютно зажглась мягкая подсветка карты. Если потушить остальной свет, "окно в Европу" смотрелось особенно живописно.
Дверь комнаты была с матовым стеклом и открывалась вовнутрь. Выход в подъезд сторожил, сидя — ресоли, оранжевый плюшевый песик. Я вышел на лестничную площадку и нажал кнопку звонка. Песик запрыгал и залился веселым лаем. Дверь закрывалась на цепочку и три замка. Я отметил, что это уж слишком, и решил пользоваться двумя. В совмещенной с туалетом ванной ничего примечательного, за исключением большого паука, не оказалось.
Все, что я сейчас записываю, может показаться занудливо-несущественным, но я чувствую необходимость зафиксировать эти мелочи, ибо вскоре буквально каждая из них приобретет громадное значение.
Конец вечера был далеко, и я приступил к более близкому знакомству с оставленными поклонником Шопена вещами.
В стенном шкафу около кровати лежали два одеяла и две подушки. На нижней полке стоял подаренный мне проигрыватель. Подбор пластинок выглядел довольно пестро: Вивальди, средневековая лютневая музыка, "The Beatles", сонаты Чюрлениса, "Песняры" и два маленьких диска детcких сказок. Записей Шопена, вопреки ожиданию, не было.
Кроме карты и часов в квартире имелась еще одна вещь с претензией на оригинальность. Между дверью и книжными полками размещался окованный медью сундук, явно сработанный не деревенским мастером, а городским имитатором, которому не хватило вкуса, и он приколотил на лицевую сторону пять медных букв: SEZAМ. (Светлые царапины на крашеном деревянном полу, которые свидетельствовали, что эту часть обстановки подтаскивали — и не раз — к двери, я замечу значительно позже.)
