Встретившись с ним на улице, я прошел бы мимо — не узнав либо не пожелав узнать его.
Квартира, которую я решил снять, была в том районе, где с современной застройкой соседствовали зеленые острова старого патриархального города. Неровная булыжная мостовая со стадом коз и нынче воспринимается там естественнее, чем асфальт с троллейбусом. Видимо, городская география и явилась главным аргументом, ибо в те дни я жил твердым намерением отстаивать свое одиночество и прежде всего искал покоя.
— Там, за парком, — хозяин квартиры показал в вечернее окно, — граница города.
— Меня это не пугает. Как писал Вольтер, литератор должен жить вблизи границы, чтоб удобнее было спасаться.
— Вы литератор? — не поддержал моего тона, но явно заинтересовался он.
Выругав себя за легкомысленно рассекреченное инкогнито, я неуверенно кивнул. Упоминание о роде моих занятий, безусловно, было лишним.
— В таком случае...— с неопределенной улыбкой заговорил он и не закончил.
Его манера разговора начинала раздражать. Деньги уже лежали у него в кармане, а брелок с ключами — в моем. Я получил разрешение без ограничений пользоваться книгами и постарался запомнить несколько неизбежных мелких советов насчет замков, оконных защелок и талонов на электричество. Все инструкции были даны скороговоркой, а уплаченные мною деньги остались непересчитанными. Еще минуту назад он выглядел как человек, желавший поскорее покончить с не слишком приятным делом. Но теперь зазвучала новая, непонятная мне нота.
— Осенью парк просто восхитителен. Особенно клены...
Живя здесь, он должен был знать, что это вовсе не парк, а — старое лютеранское кладбище, по которому лет двадцать назад проехались бульдозеры. Я не посчитал нужным делиться своими знаниями и окончательно убедился, что разговор затянется.
— Вы собираетесь жить один? — поинтересовался он и попросил позволения закурить.
Просьба подчеркивала мой новый статус и поэтому понравилась, вопрос — нет.
Он снял с книжной полки массивную металлическую пепельницу — мрачноватую голову черта с отколотым рогом и глубокими пустыми глазницами.
— Это для вас существенно? — вернулся я к вопросу, с кем собираюсь жить.
— По крайней мере, не в такой степени, как для вас,— ответил он и, мгновенно осознав свою совершенно не соответствующую ситуации резкость, извинился.
Именно тут включился холодильник.
Мой собеседник вздрогнул и, побледнев, упустил сигарету. Этого хватило, чтобы все мое раздражение пропало, и я, как со мною порой случается при встрече с человеческой слабостью, ощутил такой прилив жалости, что не придумал ничего лучшего, как сообщить о своем разводе и стремлении обрести спокойствие.
