«До успенья целая неделя, а погода стоит — будто завтра Иван-постный… Зима должна быть ранней. Вспахать бы под зябь хоть какую десятину, — рассуждал сам с собой Хвиной, все больше и больше замедляя шаги. — А как ее вспашешь?.. Тягла нет, плуга тоже… Придется Петьку отдать в погонычи Аполлону. С гуртом как-нибудь сам справлюсь. В хате Гапку заменит Наташка. Картошки в мундирах сумеет сварить. Как-нибудь до весны, а там, гляди, и Ванька придет. Не вечно же ему воевать с большевиками…»
Букет прервал эти рассуждения. Виляя хвостом, он прыгнул хозяину на грудь. Хвиной, обозвав кобеля дураком, легонько отстранил его локтем.
— Рад — и лезет… — заметил Петька.
Хвиной взглянул на сына и вспомнил Гапку. Невозможно не вспомнить — очень уж Петька похож на мать. Невозможно не вспомнить и потому, что на Петькиной рубахе очень много латок и каждую пришивала Гапка. Вот эту, большую, из мешочной холстины, она положила на подол рубахи с неделю назад, когда чувствовала себя уже совсем плохо — и в хате и во дворе ей было душно.
— Петька, а кто тебе заячью шапку сшил?
Петька вдруг потупился, и Хвиной поспешил исправить свою оплошность.
— Я хочу сказать, что она у тебя еще новая. На две зимы хватит… — с наигранной бодростью сказал он.
Но было уже поздно, Петька заплакал.
— Молчи, сынок, — утешал Хвиной. — Молчи. Мать не встанет из гроба поглядеть на твои слезы. Молчи. Завтра у нас воскресенье. Ты погонишь гурт, а я останусь дома — поладить тебя Аполлону в погонычи. Надо заработать десятину зяби. Посеем сами. Серая кобыла хоть и старая, худая, но как-нибудь посеем. На сев оставим четыре меры гарновки, что в чувале. Не мешало бы и мягкого хлеба посеять с десятину…
Вытирая глаза, Петька с сомнением покачал головой:
— Не управимся, батя…
— Не управимся — тогда нам и в будущем году гурт стеречь.
— Батя, если бы Ванька сейчас пришел домой, посеяли б жита немного, — мечтательно протянул Петька. — При Ваньке и Наташка была бы послушной, а то одно только и знает, что за Гришкой Степановым бегать.
Рассуждения Петьки Хвиной находил очень резонными, и ему стало еще обиднее, что нет Ваньки и неизвестно, когда он может возвратиться.
— Пойдем ближе к гурту, завтра будет видней, что делать.
Глядя себе под ноги и покачиваясь из стороны в сторону, Хвиной шел молча. Следуя за отцом, Петька тоже молчал.
Сегодня Хвиною как-то особенно мешала грыжа, он с трудом передвигал ноги, в груди ныло.
— Петька, — сказал он, не оборачиваясь к сыну, — ты веди гурт подальше от яра, а я тут немного посижу. Отдохнуть хочу.
