Все в нем было прекрасно – и зачесанные набок, залитые лаком волосы, и камзол, и тесные панталоны.
Он менял обличия: Треплев, Потёмкин, Бенедикт. Впервые мы увидели его в роли Потёмкина. Женщины на сцене не могли перед ним устоять. Мы, в зрительном зале, тоже не устояли.
Изучив афиши, узнали, что зовут его Николай Никифоров и ему двадцать пять лет. Мы знали о нем все. Он сообщал о себе устами Нины:
– Общая мировая душа – это я… я… Во мне душа и Александра Великого, и Цезаря, и Шекспира, и Наполеона, и последней пиявки.
И еще так:
– Я не желаю оскорбить своим недоверием какую-нибудь женщину и потому не верю ни одной. Окончательный вывод тот, что меня не проведешь, и я до конца жизни останусь холостяком.
За последние полгода мы зачастили в театр. Родители не знали истинной причины и увлечение одобряли.
– Ходят в театр каждую неделю, – рассказывали они на родительском собрании.
– Ваши девчонки – ну вообще, – сдержанно отвечали им.
Я сразу уступила первенство в любви Маше. Я восхищалась подругой так же, как восхищалась Бенедиктом. Они могли составить прекрасную пару.
Только она могла тонко дерзить учителям, умудряясь не грубить при этом. Учителя бесились – придраться было не к чему. И вообще за словом в карман не лезла. Однажды мы проходили мимо стайки дворовых девчонок, с которыми враждовали: сделав безразличные лица, плыли мимо.
– Прошли – и не поздоровались, – язвительно сказала их вожачка.
Маша повернула голову – и раздавила ее:
– А мы еще не прошли.
Сплошное восхищение. Какое остроумие, какая находчивость – «еще не прошли»!
Маша, думаю, не подозревала, что я тоже сильно и безнадежно влюблена в нашего героя.
Мне он больше всего нравился в роли рассеянного, взлохмаченного Треплева. Маше – в роли нахальноватого Бенедикта.
Мы ходили на каждый спектакль с его участием. Когда по болезни его заменили другим актером, неделю переживали, пока снова не увидели на сцене живого и здорового Потёмкина.
Под Новый год театр объявил набор студентов. Надо было выучить отрывок из любого стихотворного произведения и выступить перед дирекцией театра. Это был шанс приблизиться к божеству и войти в пантеон, хоть бы и на самую нижнюю его ступень.
Репетировали в актовом зале школы после уроков. Маша выбрала «Письмо Татьяны». Я – «Смерть поэта». Лермонтов всегда меня воодушевлял. Потом, подвывая, продекламировала его на красном ковре перед комиссией.
Претендентки сидели в узком холодном коридоре и ждали приговора. Вместе с нами сидело еще человек пять, все девчонки.
