— Ой-бой, нехорошо говорите, Кундакбай. Отцам своих джигитов надо верить.
— Как вы узнали, что мы в горах?
— Если бы мы, отцы, не знали, где блудят наши дети, плохие бы мы были отцы.
Двое приближенных Кундакбая переглянулись.
— Вы аксакал, а не ребенок, — повысил голос Кундакбай. — «Крутить» у меня не советую. Здесь горы.
— Горы не китайские, а Алтын-Эмельские. Я в них вырос, как и ты, Кундакбай. Они мне не страшны, да и ты тоже.
— Ах, ты так! — заорал Кундакбай.
Сидевшие с ним рядом остановили его руку.
— Кто ваш сын? — спросил Кундакбай.
— Сын мой — Ракиш Садырбаев, а я, если вы не забыли казахских законов и обычаев, Садырбай.
— А, Садырбай, припоминаю. Ракиш — один из первых моих помощников. Давайте не будем горячиться, — примирительно сказал Кундакбай.
— Давно бы так. Теперь слушай! Мы, отцы сыновей, которые у вас в отряде, знаем друг друга и не таим друг от друга новостей. Неделю тому назад я был в ауле Кожамкула, сын которого Серик тоже у вас. К Кожамкулу из дальнего аула приехал свояк сына и рассказал, что ваш отряд уже прибыл из Китая и находится в верховьях гор. Как достигают вести самых глухих уголков в наших краях, вам, думаю, не стоит рассказывать. Потом, какой же тут секрет, если каждый год в это время вы приезжаете в наши горы?
— Верю вам. И все-таки свидание с Ракишем у вас, почтенный Садырбай, не состоится. Ракиша я отправил в Лепсинские горы. Трудно сказать, когда он вернется.
В это время Ракиш, стремительно ворвавшись в шалаш, бросился к отцу.
Кундакбай только махнул рукой, и все, кто был в шалаше, вышли. Вслед, однако, Кундакбай крикнул:
— Утром, Садырбай, вас проводят домой.
— Пойдем, отец. Не будем терять времени. Где твоя лошадь?
Одну только ночь Садырбай провел с сыном. Не успел наговориться, рассказать всего, что хотел. Радовало одно: Ракиш твердо обещал навестить больную мать, жену, детей, разыскать сына Кожамкула Серика и передать ему желание отца.
Под вечер Садырбай, державший направление на свой аул, изменил его и двинулся к Ошакбаеву.
День был удивительно хорош. Всю дорогу пели ему жаворонки, стрекотали кузнечики, улыбались тучки. То, что сам он подпевал им, это куда ни шло. А вот зачем подмигнул тучке, никак понять не мог. Творилось что-то неладное.
— Совсем мальчишкой стал, — оборвал он себя и запел свое. Песенки, начатой им на половине пути, хватило ровно до ворот дома, в котором размещался Ошакбаев.
— Что так скоро, аксакал? — встретил его вопросом Ошакбаев.
