Странность моего характера заключается в том, что – если уж мы заговорили о смерти – мне как будто не хватает реальных потерь и я выдумываю себе несуществующие.
К осени 1989 года, когда умерла моя мама Сюзанна, я уже столько раз заранее ее оплакал, столько раз проиграл в воображении ее уход – чаще всего за рулем машины, если ехал куда-нибудь один, – что ее кончина потрясла меня намного меньше, чем должна была потрясти. Я успел потренироваться. В каком-то смысле я приручил ее смерть. От регулярного употребления острые иглы горя притупились и уже не причиняли такой боли. Я предпочитаю заниматься подобными штуками именно в машине. Слез, которые я пролил в салоне, хватило бы, чтобы я в них утонул.
Нет ничего нездорового или извращенного в том, чтобы воображать себе смерть знакомых людей. Наоборот, вспомнив, что они живы-здоровы, испытываешь ни с чем не сравнимое чувство счастья. Мои близкие частенько удивлялись, с каким пылом я при встрече бросаюсь их обнимать. Они понятия не имели, что я только что вернулся с кладбища или из крематория и ликовал в душе, найдя их крепкими и полными сил – лучше, чем до фальшивой кончины.
Помимо всех прочих я понарошку похоронил и четырех своих школьных друзей, причем при самых разных обстоятельствах. Так, на погребении Лурса присутствовали остальные четверо, а вот Люс провожали в последний путь только мы с Жаном; когда «умер» Жан, проститься с ним снова явилась вся четверка.
По случаю похорон Лурса мы встречаемся на месте, перед началом церемонии. Дело происходит где-то на западе страны, в городе, куда он вернулся и где провел свою жизнь. Разумеется, идет дождь, и каждый из нас выступает под зонтом: у меня большой черный, со сломанной спицей; у Жана – маленький складной; у девочек – один на двоих, слишком яркой, учитывая печальный повод, расцветки. Нам лет по сорок. Лурс погиб в дорожной аварии – разбился на мотоцикле. Мы никого вокруг не знаем и держимся в глубине церкви особняком. Присутствующие вспоминают Клода, и для нас это звучит дико, – кто такой этот Клод? Здесь полно друзей Лурса – каратистов, они и несут гроб. Я стою рядом с Марой. Она касается меня локтем, и по моему телу пробегает дрожь, потому что это ее локоть, а я с шестнадцати лет дрожу от любого ее прикосновения. Самый волнующий момент наступает, когда здоровяки-каратисты проносят мимо нас гроб. «Прощай, Лурс!» – шепчет Люс, и мы хором повторяем: «Прощай, Лурс!» – теснее жмемся друг к другу и плачем. На кладбище мы не идем – туда допускают только родственников. Мы заходим в кафе выпить по стаканчику. На прощание Жан говорит: «Ладно, братцы, до следующего раза» – и получает кулаком в бок от Мары, которой не нравится черный юмор. «Если это буду я, – смеется Люс, – дайте слово, что прольете больше слез, чем сегодня!» Жан клянется, что выжмет из себя все, что возможно, и получает второй тычок кулаком.
