Искушение Революцией | страница 44

Вслед за Ярославом Мудрым и новгородцами она считала нас то странной и непонятной, то этакой милой, неиспорченной чудью, наивными шукшинскими Чудиками, которых ради нас же самих надо держать в узде, обложить данями и оброками, чтобы мы думали не о постыдном, убивающем душу приобретательстве, а о Боге. Именно объясняясь нам в любви, она однажды заговорила о наших исконных качествах, о том, что заложено в самой нашей природе – преданности православию, самодержавию, о нашей народности. Но были и менее светлые периоды, когда она, ужасаясь нашей ненависти и злодеяниям, называла нас чудовищами, писала, что нет ничего страшнее русского бунта, бессмысленного и беспощадного.

Дракон – это, конечно, эдемский змей, некогда совративший, «погубивший» невинную душу нашей прародительницы Евы, ввергшей всех нас, ее потомков, в пучину горя. За те тысячи и тысячи лет, что прошли со времен сотворения мира, питаясь нашими грехами, он безмерно окреп и раздался, превратившись в страшного дракона. Теперь ему уже не надо было, как в Эдеме, льстиво и хитро уговаривать Еву; полный сознания своей силы и своего права, он требовал и всегда, пока не пришел Святой Георгий, получал любимое его лакомство – невинные души, которые пожирал, губил с неслыханной жадностью. Но как бы ни был страшен зверь, власть верит, не сомневается, что однажды она все-таки победит чудовище и всех нас спасет. Для этого она и живет.

Происхождение идущей ниже работы, в которой разбираются причины и основные закономерности революций, не реже, чем раз в два столетия затеваемых в России верховной властью, не лишен для меня ностальгических воспоминаний. В восьмидесятом году по просьбе одного своего близкого приятеля-филолога я прочитал ему курс лекций по русской истории. О перипетиях нашей прошлой жизни мы обычно беседовали, прогуливаясь туда-сюда по лесной просеке, прорубленной прямо от забора его дачи. Шаг за шагом, мы не спеша передвигались от одного царства к другому, пока я с некоторым изумлением не обнаружил, что те очень яркие детали, которые все, кого я знал, считали случайностями, этакими архитектурными излишествами на довольно суровом в других отношениях здании отечественной истории, на самом деле суть, корень, законная часть несущей конструкции. Подобная несообразность наводила на размышления, и я захотел проверить, не фантом ли это, не обман ли зрения.

Данное предисловие, по-моему, стоит дополнить страницей историографии. Первое печатное имя работы «Психология русской истории», что, конечно, было искусственно и связано с текстом по касательной. В Мюнхене в журнале «Страна и мир» в 89-м году она была опубликована под этим заглавием. К сожалению, по обстоятельствам времени влиять на редактирование первоначального текста я не мог, и то, что получилось, не представляется мне удачным. Работа была сокращена почти на треть, но главное другое: от одного сюжета остался тезис без доказательств, от следующего – доказательства без тезиса; общий план гляделся невразумительно.