— Почему Лемби не пришла вместе с отцом? — спросил oн вдруг у Кахро.
— Рахи пришел к ним, — ответил верный слуга и отвернулся. Он знал, что эта весть не обрадует старейшину.
— Рахи пришел! — с досадой воскликнул Велло. Но, устыдившись своего порыва, равнодушно добавил: — А копье ты бросил куда лучше, чем парни из Алисте.
Сердце его пылало. Он готов был тотчас же мчаться к старому Ассо, схватить Лемби за руку и твердо, по-мужски сказать ей: "Ты и только ты моя невеста. Пусть об этом знают все и в Мягисте, и в Алисте! Пусть даже духа Рахи не будет в доме моей невесты!"
Но, стегнув коня поводком, он проскакал мимо дома любимой и даже не посмотрел в ту сторону, боясь увидеть Лемби у ворот.
Все смешалось у него в голове и в сердце. Но ведь он старейшина, он обязан всегда ясно знать, что делать и чего не делать... Да, как старейшина он должен посвататься к Урве. Но ведь он не только старейшина, он еще и Велло!
XIX
Патер покинул Мягисте, не повидав Велло. Вскоре Вайке принесла весть, которая распространилась уже повсюду: Лейни и ее служанка Марья окрещены, а кроме них еще одна бедная вдова и двое старичков. Послушать беседы и молитвы патера ходил и кое-кто из мужчин помоложе, но всерьез ни один из них учения патера не принял.
По вечерам крещеные собираются в хижине у хромой Рийты; опустившись перед распятием на колени, они вслух читают молитвы. Днем же усердно работают, но при этом молятся; избегают веселья и шума.
Так говорила Вайке.
Слушая ее, Велло попытался улыбнуться, но на сердце у него было неспокойно.
— Больше тебе делать нечего, как собирать сплетни по деревне, — притворяясь сердитым, сказал он Вайке.
— Я думала, старейшине следует знать об этом, — ответила девушка и быстро отошла в сторону.
Не будь Лейни его сестрой, не воюй он из-за нее — своей рукой поджег бы лачугу, разогнал молящихся, велел бы остричь их наголо и смыть крестильную воду песком и щелоком, — в ожесточении думал Велло.
Он был так мрачен, что его не решались посвящать во все, что происходило в Мягисте. Только Малле не боялась брата, но и она молча хлопотала около него по хозяйству. Отть что-то бурчал про себя, был, как и старейшина, угрюм и замкнут.
Начался сенокос, и народ из селений высыпал на луга, к берегам ручьев и на лесные прогалины. Днем оттуда доносился звон натачиваемых кос, а по вечерам — веселый смех, говор, звуки рога, каннеле, песни молодежи.
В селениях стало тихо, во дворах оставались лишь дети, старики и старухи, да еще собаки — они лежали в тени и тяжело дышали, высунув розовые языки.
