Тем не менее этот запах не вызывал отвращения и не отталкивал, а воспринимался как должное: конечно, не французские духи, но вполне терпимо.
Мы привыкли к подобному благоуханию, это был нормальный запах нашей работы; так, в булочных пахнет хлебом, а на бензоколонке — бензином, и человек чаще всего воспринимает присущий месту своей работы запах как должное. И я, которая у себя дома не выносила того амбре, который стоит во всей квартире, когда жарят рыбу, я, которая согласна была разделывать селедку только в противогазе, в Ашуко совершенно спокойно сама чистила ставриду и даже при необходимости могла что-нибудь из нее приготовить, но только при очень большой необходимости.
Поварихи на этот раз были в дефиците: сменщицы Вики и Ники так и не объявились, и девочкам пришлось бы туго, если бы не их неунывающие характеры и не дружная помощь всего лагеря. После завтрака дежурная повариха выносила на длинный обеденный стол те продукты, в основном овощи, которые нужны были для приготовления обеда, — в кухне было настолько жарко, что она казалась чем-то средним между сауной и русской баней, и кухарки старались проводить как можно меньше времени рядом с раскаленной плитой. Но в одиночестве стряпуха обычно оставалась недолго: к ней обязательно кто-нибудь подходил попить водички или переброситься парой слов, а кончалось это тем, что он брал в руки картофельный нож, и дальше дело шло уже веселее.
У Ники и Вики был совершенно разный стиль вербовки таких добровольцев. Если Ника брала красотой и маленькими женскими хитростями — более искусной кокетки нельзя было представить, но ее кокетство не воспринималось как таковое, потому что в нем не было ни капли вульгарности, то Вика — больше разговорами. Глядя на нее, на то, как она, размахивая ножом и не забывая при этом мелко-мелко крошить лук, ведет ученые или — тогда в глазах у нее появлялись смешинки — псевдоученые разговоры, трудно было вообразить ее совсем в другом виде: сидящей не на деревянной высокой скамейке и болтающей в воздухе голыми ножками, а за письменным столом в казенном кабинете с покрашенными в мрачный цвет стенами, и одетой не в легкомысленную и стираную-перестиранную юбочку поверх купальника, а в отглаженный белый халат, из-под которого выглядывает костюм джерси, — словом, трудно было узнать в этой веселой и как бы полностью сбросившей с себя московскую жизнь женщине, почти девушке, ту строгую, чуть ли не суровую Викторию Ройтман, которую я иногда видела, бывая по делам у нее в клинике, чаще всего чтобы помассировать кого-нибудь из блатных больных.
