Разговор, совершенно естественно, зашел о Сергее. Вспоминали о нем больше хорошего, чем плохого; как ни странно, я и сама почти забыла все тяжелое, что у меня с ним было связано, и помнила только о том, что он ушел из жизни в тридцать лет — для мужчины это еще даже не расцвет.
Все признавали, что в последнее время он находился на подъеме, что никогда раньше его животные не выступали так артистично, как бы заряжаясь этой артистичностью у своего дрессировщика; и в личной жизни у него тоже в последний год вроде бы произошли благоприятные изменения (это они говорили, опасливо косясь на меня). Ни для кого не было секретом, что, «украв жену у коллеги», как прямо выразился Никита, Сергей находился в весьма приподнятом расположении духа. Его давно уже не видели погруженным в столь характерную для него раньше меланхолию. Напротив, он был в эти последние месяцы очень веселым, порою слишком веселым. Из этих застольных разговоров я узнала о своем бывшем муже много нового. Например, то, что и в самом распрекрасном настроении он не переставал пить и что в этом году он уже два раза находился на роковой грани, причем в обоих этих случаях он был в стельку пьян. В первый раз он полез после веселой пирушки купаться в шторм — и его еле вытащили, уже бесчувственного, и потом долго откачивали.
Во второй раз дело было еще серьезнее: он был в той пьяной компании, которая на «Жигулях» одного из местных рабочих съехала с пирса прямо в море. Как ни странно, все остались живы, хотя кое-кого и отвезли в больницу в Новороссийск, зато на Сергее не оказалось ни одной царапины или синяка.
— Это судьба, — сказала Инна. — Ему суждено было утонуть. В третий раз вода его не отпустила.
Тут все заговорили о предопределении. Я молчала; я чуть ли не с момента нашего знакомства сознавала, что Сергей — не из тех людей, кому суждено жить долго; про таких говорят: «смерть его найдет». Но все это время я старательно гнала эти мысли прочь.
— Я всегда считала, что в Чернецове есть что-то роковое, — вступила в разговор моя тетушка. — Иногда мне при взгляде на него казалось, что на его лице — печать смерти. А еще за его плечом заметна была какая-то тень — как будто душа его стремилась покинуть тело.
Ванда — замечательный человек, я ее очень люблю, но она неисправима: она верит в экстрасенсорику, уфологию и прочую околонаучную чепуху. А еще, несмотря на то, что она ученая дама, в глубине души верит в вещи абсолютно ненаучные: в духов, в привидения, во всевозможную мистику и магию.
