— Знаешь, Лида, кое-что я все же вспомнил. На самом деле я не хотел тебе об этом рассказывать, но ведь от тебя так просто не отделаешься… Аля очень любила приходить ко мне и обсуждать со мной своих пациентов — она говорила со мной, как с коллегой, хотя я тогда специалист был еще совсем сопливый. Мы часто с ней ругались — по делу, разумеется. У нее был чисто западный взгляд на многие вещи — по-моему, она вообще не признавала понятие душевной болезни, как таковой, и считала, что все можно разрешить при помощи психотерапии — и любви.
Она любила своих больных; на мой взгляд, эта ее привязанность к «несчастненьким» была просто болезненной, достоевщина какая-то. Пациенты висели на ней гроздьями, тянули из нее все соки, заставляли решать за себя свои проблемы. У нее всегда были любимчики, которых она не оставляла заботой и после выписки из стационара; они все время приходили к ней — поговорить, взвалить на нее очередной груз своих неурядиц, и она их слушала, вмешивалась, помогала… Я знаю, что ваши родители были против такого стиля работы, но, взбунтовавшись против них, она отвергала и все, во что они верили. Единственным человеком, которого она хоть как-то слушала, был я — я не хвастаюсь, это было действительно так. Меня очень раздражало это ее полнейшее растворение в работе. Я считал, что это неестественно, что невозможно любить только убогих, что они не могут заменить дом, семью… В конце концов, у Александры был такой возраст, когда девушке необходим возлюбленный — и для души, и для тела. Аля сердилась на меня, но мы всегда расставались друзьями.
А потом, примерно за год до смерти, она чересчур подробно стала мне рассказывать об одном своем пациенте. Он был молод, красив и интеллигентен — физик, кажется. Я долго пытался вспомнить, как же его звали — то ли Кириллом, то ли Денисом… В общем, у него было модное имя. Кажется, все-таки Кириллом. Он был психопатом и уже не в первый раз пытался покончить с собой, перерезав себе вены. В стрессовое отделение он попал, потому что в очередной раз «смертельно» поругался со своей девушкой и полоснул бритвой по руке.
Мне почудилось, что Аля говорит о нем с восторгом, и тут я насторожился. Она взахлеб рассуждала о его необыкновенно чувствительной и сложной натуре, о чересчур земной и практичной невесте, которая его не понимает… Я хотел было ее осторожно предупредить, но не решился. И тут как-то раз я был по делу в ваших краях и зашел к ней в отделение. Она сидела в ординаторской и пила кофе с каким-то молодым человеком; их с трудом можно было разглядеть сквозь табачный дым — Аля смолила, как паровоз, одну сигарету за одной.
