Мы позабудем завет и призыв камня в развалинах, и ничто на свете не сможет полностью оживить их в нашей памяти. Ничто. Не оживят их и строки, которые я сейчас пишу на этом камне в послеполуденный час.
Пейзажи
Поезд мчится по равнине Срема. Воскресная послеполуденная пора. Притушенный свет ноябрьского дня. Над пустынными полями сильный ветер. В окно вагона я вижу, как сухая кукурузная листва плывет в воздухе, несомая порывистым юго-западным ветром, выгибается и сталкивается, поднимается и опускается, напоминая то парусную яхту, то заблудившуюся чайку с темными крыльями.
Вот так же и пейзажи могут обманывать, как мы обманываемся, глядя на них.
Мы движемся по горной местности в Восточной Боснии. Высоченные вершины; голые или лесистые, но неизменно крутые склоны; живописные ущелья, вдоль которых растут прилепившиеся одинокие сосны; глубокие каньоны с тревожными зелеными и пенящимися реками. Повсюду резкие и разорванные линии рассекают или заслоняют небо, а нам кажется, будто все эти исполинские формы обрушиваются с воем прямо на нас. Все здесь острое и агрессивное, все кажется исключительным и значительным, все рождает чувство романтического восхищения, неразлучно связанного с чем-то, что походит на страх и вызывает мысль о том, что с этими пространствами связаны необыкновенные события, великие исторические перевороты. А на самом деле это спокойный и заброшенный, ничем не знаменитый безымянный край, которого не коснулась история или по которому, может быть, она некогда прошла, спеша к своим далеким целям в других местах, оставляя нетронутым его безымянное, серое бытие с неизменной чередой уныло сменяющих друг друга природных процессов возникновения, роста и умирания.
Совсем иное, совсем противоположное этому чувство, когда мы едем по равнине Срема или Бачки. В глаза бросаются лишь бесчисленные и бесконечные борозды; в зависимости от скорости поезда они или раскрываются и складываются в непрерывной причудливой игре разноцветных вееров слева и справа от нас, или превращаются в разлившиеся темно-зеленые воды, которые молниеносно стекают к какой-то общей линии в глубине горизонта, где их ожидает невидимое и бездонное падение. Едва различимы крыши сел, утонувших в садах и скудной последней зелени деревьев, и только одинокая колокольня иногда возвышается над ними, однако и она теряется в однообразии хмурой равнины и серого неба, незначительная и по форме, и по своему стремлению возвыситься. Здесь не на чем остановить взгляд вплоть до самой дальней черты, которую нельзя больше назвать землею, где тянется небо, однообразное и бескрайнее, словно и его составляют лишь какие-то лазурные, золотые или серые нивы для неведомых нам злаков. Здесь тоже все движется и летит, но словно стремясь ускользнуть от нас, таясь и пригибаясь то в одну, то в другую сторону, подобно стелющейся траве или птице на бреющем полете. Бесформенно и приземленно все, на что ни взглянешь, и все напоминает о буднях, о долгом праздном времени и обычной жизни. На самом же деле эта равнина — арена великих исторических событий и столкновений со времен переселения народов и защиты Римской империи, через вековые турецкие походы и войны до партизанских «баз» и великих битв в недавней борьбе наших народов против фашизма. Эту равнину с давних пор вдоль и поперек бороздили переселенцы, беженцы и огромные воинские отряды; здесь хутора, села и маленькие городки часто означают места, где проходили великие битвы и заключались исторические мирные договоры. Однако ни о чем подобном не говорит этот край.
