Далибор остался один. Острая внезапная тоска холодным пламенем полыхнула в самой глубине души, и не было от этой тоски спасения. Сердце зашлось в обиде на жизнь, насылающую на людей беду за бедой. Лежит в головешках Рута... Теперь вот исчезла Ромуне... Доколе пребудет такая несправедливость на белом свете? Но тут трудно что-либо придумать. Сказано же в Священном писании: страх Божий несите превыше всего.
Снова вспомнились темно-зеленые глаза литовской княжны, словно выступили из тумана. Далибор вдруг понял: если окажется, что погибла или подверглась насилию Ромуне, безрадостной и ненужной, как трухлявый лесной гриб, станет его жизнь. Что же предпринять? Он сделал единственно правильное, что оставалось в его положении, - пошел к Миндовгу. Кунигас поможет распутать этот убийственный клубок. В мыслях он молился и Христу, и Огню-Ворожбитичу, чтобы не отступились от Ромуне и от него, Далибора.
Миндовг, показалось, ждал новогородокского княжича. Неизменный Козлейка натирал ему, голому по пояс, спину пахучей светло-коричневой мазью, которую зачерпывал серебряной ложечкой из граненого, красного стекла флакончика. Через всю заросшую черным волосом, полноватую грудь кунигаса шел длинный извилистый шрам.
- Это последняя их победа, - едва увидев Далибора, заговорил Миндовг. - Последний укус гадюки, болезненный, но не смертельный. Сюда уже идут верные мне войска. За меня Новогородок.
- Новогородок за тебя, кунигас, - без раздумий подтвердил Далибор.
Это еще больше распалило Миндовга:
- Под моими знаменами соберется вся Литва, и никто больше не посмеет поднять руку на священный дуб.
"Жернас, пока ты произносишь эти слова, поднимает на него не руку - рыло", - пришло вдруг Далибору в голову, и он долгим, испытующим взглядом посмотрел на Козлейку, продолжающего усердно мять и оглаживать спину кунигаса. Зачем, интересно, сдался Козлейке этот ненасытный кабан, этот Жернас? Чтобы испытывать блаженство от сознания, что даже со святыней он, такой, казалось бы, тщедушный и незаметный, может делать все, что ему заблагорассудится?
- Они не любят меня, а я не люблю их, - говорил между тем кунигас, имея в виду своих многочисленных недругов. - Да за что их любить? И разве можно любить крысу, паука? Разве можно любить вот этого мерзкого предателя, который хотел отравить меня с семьей и сбежать к Давспрунку? - Миндовг резко дернул за какой-то шнурок, и взглядам предстал дальний угол светелки, до этого завешенный плотным черным пологом. Далибор увидел еще не старого, не седого, а светловолосого человека в изорванной одежде, с разбитым в кровь лицом. Человек стоял на коленях, руки его были связаны за спиной сыромятным ремешком. Тяжелая даже на глаз сума висела у него на шее, тянула голову к земле. - Гедка, мой бывший боярин, - разъяснил Миндовг. - Хотел, собака, драпануть через болото. И побежал уже, да был схвачен. - Тут кунигас благодарно взглянул, на Козлейку. - А перед этим, как лиходей и последний тать, налил в княгинин кубок вина и сыпанул в вино горсть отравы.
