Охотники в засаде затаили дыхание, а иные даже втянули головы и зажали руками рты и носы. Каждый в мыслях умолял Пяркунаса, чтобы не наслал в такую ответственную минуту кашель или потребность чихнуть. Один-единственный звук - и после охоты ты можешь угодить не за пиршественный стол, а к Козлейке в пыточную, где все происходит просто: причинил ущерб кунигасу рукой - отдавай руку, навредил носом, чихнул, - отдавай нос.
Жернас безбоязненно вошел в ловушку и, не задерживаясь, подался в самый дальний ее угол. Разномастная болотная рать ввалилась следом за вожаком. Тишина враз сменилась визгом, хрюканьем, чавканьем. Все спешили урвать, напихать в свои утробы как можно больше еды - рассыпанных внутри сруба желудей. Тут и там сосед хватал соседа зубами, полагая, что тот опередил его, стащил лакомство у него из-под носа. Козлейка выждал, когда последний кабан войдет в ловушку, и махнул рукой. Заждавшиеся егеря и лесники с грохотом опустили слеги-засовы. Началось то, что скорее всего можно назвать бойней.
Все это время Далибор видел Жернаса - попробуй-ка потерять из виду такую громадину. Вот-вот и его прикончат дубиной или топором, и ляжет он рыло к рылу со своими болотными собратьями. Но, на удивление, смерть благополучно обходила вожака. Исполин, ступая по лужам крови, спокойно и бесстрастно прошествовал в самый угол ловушки, и там один из егерей проворно отворил перед ним хитро врезанные в стену воротца. Далибор и не заметил бы их, если бы те не распахнулись. Жернас, словно забыв про свою величавую осанку и непомерный вес, резво юркнул в них, и воротца тут же захлопнулись, едва не прищемив рыло кабанчику, который в доверчивой простоте своей хотел было вырваться на волю вслед за вожаком. Даже не оглянувшись на сруб-ловушку, где один за другим испускали дух его сородичи, исполин потрусил в сторону священной дубравы-алки, к которой у него уже давно была протоптана в густой траве одному ему известная тропка. И там перед ним распахнулись замаскированные в городьбе специальные воротца. Жернас, который с утра ничего не ел, терпеливо дожидаясь этой минуты, с поросячьим визгом ринулся к подножью священного дуба и стал жадно подбирать с земли и отправлять в рот такие вкусные, такие сладкие желуди. В спешке он вместе с желудями вырывал траву, кишевшую муравьями, и глотал, глотал. А рядом были другие дубы, много дубов, и под ними навалом лежали желуди. Даже он не в силах был съесть их все, и от сознания этого ему сделалось жаль самого себя, он визжал, ел и плакал бесцветными слезами. Потом, набив брюхо так, что оно волочилось по земле, тяжело заколыхался, пополз, как гора, из дубравы. Хотелось пить. Он прошел вблизи стенки-ловушки, где уже было тихо и лишь остро пахло свежей кровью. Там готовили к переноске туши, смеялись довольные люди. Козлейка увидел его, крикнул: "Проходи, Жернас, проходи! Ты у нас сегодня молодцом!" - и даже помахал ему, как человеку, рукой. Жернас перевалил через взлобок, спустился в ложбину, к болоту, побрел по холодной рыжеватой воде, ломая хрупкую осоку, счастливо сопя. Наконец, облюбовав удобное местечко, остановился, погрузил рыло, а за ним и всю свою тяжеленную голову в болотную тину и начал без спешки цедить из нее влагу. Утолив жажду, лег, сыто зажмурил глаза. Сколько ему солнцеворотов? Сто? Триста? Тысяча? Он не помнил, не знал и не хотел знать. Сегодня он вволю, всласть наелся желудей из-под священного дуба. Это - главное. Настанет час, и он опять побежит по пущам и болотам - сильный, красивый, мудрый. Из кустарников и тростника, с черных дотлевающих вырубок, из моря рыжей осоки он опять поднимет десятки, сотни собратьев, сколотит новое стадо, и новые бедолаги поверят ему, ибо нельзя не поверить Жернасу. Они настолько поверят ему, что пойдут за ним искать добычу при свете солнца, хотя обычно делают это по ночам. А он будет славить Козлейку, который так здорово надоумил его.
