.
Алданов среди корреспондентов Маклакова был, разумеется, не одинок. Ариадна Тыркова сетовала, что ей трудно разбирать маклаковские «мушиные лапки»{67} и нередко отвечала на его письма, уловив лишь их общий смысл{68}. Роман Гуль сравнивал почерк Маклакова с иероглифами{69}. Подобные высказывания и сравнения можно найти у любого из корреспондентов Маклакова.
Да что корреспонденты! Сам Василий Алексеевич частенько не мог разобрать им написанное. Он признавался: «Первого почерка своего я сам не разбираю и должен сначала с него сам для переписывания переписывать»{70}.
Однажды Маклаков пытался «для работы» найти какие-то сведения в своем дневнике, который он вел в бытность послом с июля 1917 по ноябрь 1924 г., и пришел к выводу, «что и сам плохо в нем разбираюсь, и что надо бы его переписать»{71}. H.H. Берберова, пытавшаяся читать дневник Маклакова в Гуверовском архиве, писала, что он «неразборчив на 80 %, иногда непонятно даже, на каком языке написаны отдельные страницы — на русском или французском». Это, пожалуй, едва ли не единcтвенное утверждение, c которым можно согласиться в ее состоящей из ошибок, а местами намеренно лживой книге{72}.
Более чем прав был Алданов, когда писал:
«Ох, много будет трудиться Ваш биограф, "читая" Ваши письма в архивах. Вы оказываете ему плохую услугу, — я помню, как интересны и ценны были Ваши письма, переписанные на машинке»{73}.
«Расшифровка» (впрочем, это слово в данном случае можно употребить и без кавычек) собственноручных писем Маклакова являлась, пожалуй, наиболее сложной задачей при подготовке данной публикации. По счастью для его корреспондентов — и для историков — большинство писем Маклакова — диктовки секретарю или его сестре Марии Алексеевне, или же перепечатки с автографов, выполненные лицами, научившимися за десятилетия разбирать его почерк и имевшими возможность обратиться к нему самому за разъяснениями. В частности, сотрудницей Офиса по делам русских беженцев E.H. Штром. Однако временами, когда «переписчица» (как тогда называли машинистку) была в отпуске или болела сестра, Маклаков писал письма от руки. В 1950-е гг. эти ситуации возникали все чаще, сестра тяжко болела, неоднократно попадала в больницу или находилась в доме отдыха. В результате — большая часть писем Маклакова 1950-х гг. написана от руки.
Должен признаться: поначалу я недооценил «масштаб бедствия», т. е. объем рукописных текстов Маклакова. В основу публикации я собирался положить тексты, находящиеся в фонде Маклакова в Гуверовском архиве: здесь практически полностью сохранились письма Алданова и машинописные отпуски писем Маклакова. Было понятно, что некоторая часть писем написана Маклаковым от руки, но их, рассуждая логически, должно было быть приблизительно столько же, сколько писем Алданова за определенный период, по принципу: письмо — ответ. Кроме того, физически писем Маклакова в Бахметевском архиве, судя по описи, должно было быть существенно меньше. Если в фонде Маклакова в Гуверовском архиве переписка с Алдановым занимает целую коробку, то в Бахметевском только часть стандартной архивной коробки, наряду с письмами 11 других корреспондентов. При этом в той же коробке находятся письма Е.Д. Кусковой, с которой Алданов вел довольно интенсивную переписку. Было как будто очевидным (да и помнилось по одному из «набегов» на Бахметевский архив), что существенная часть текстов — это машинописные оригиналы писем Маклакова.
