Наконец-то я помылась и спустилась вниз. После душа кончики моих волос все еще оставались влажными. Мама уже ждала на кухне, она стояла за бледно-синей столешницей, наливая кофе в термокружку. Благодаря утюжку ее белокурые волосы стали идеально прямыми и гладкими. На белой блузке не было видно ни одной складки.
— Доброе утро, дорогая. — Она обернулась, и на ее лице появилась легкая улыбка. — Что-то ты рано.
— Не могла уснуть.
Утро было жутким. Я проснулась в четыре часа, и в моей голове всплыло множество мыслей. Каждый раз, когда я пыталась заснуть, вспоминала о чем-то еще. Я думала о тренере, который, возможно, заметит меня на соревнованиях, о том, что сказал Коди в субботу вечером. Если Себастьян не хочет играть, неужели он все бросит?
— Ты хорошо себя чувствуешь?
— Да, просто не выспалась. У меня тренировка, так что решила встать. — Я подошла к буфету и, открыв дверцу, изучила полки. — А где «поп-тартс»?
— Закончился. Куплю во время обеденного перерыва. Сегодня поешь хлопья.
Я схватила коробку с кукурузными хлопьями и направилась к холодильнику.
— Сама куплю.
— Не нужно, — мама посмотрела на меня, делая из термокружки глоток. — Не хочу, чтобы ты тратила заработанные деньги на печенье. Нам хватает денег на продукты, дорогая, хоть бы и на бесполезный «поп-тартс».
— У нас есть деньги, но если тебе не нравится это печенье…
— Потому что это самое отвратительное, что можно взять в рот, — перебила она, но затем замолчала, глядя на потолок. — Хотя бывает и хуже.
— Фу, мама! — простонала я.
— Ага.
Мама подошла к столу, но не села. Она молчала. Я съела несколько ложек хлопьев, а затем перевела взгляд на нее.
Она наблюдала в маленькое окошко над раковиной, но я знала, что она не смотрела на задний двор. Да и не на что там было глядеть: одна трава да старая мебель для патио, которым мы теперь редко пользовались.
Когда папа жил с нами, с лета и до самого Хеллоуина они с мамой сидели во дворе до ночи и разговаривали. Раньше там был очаг, но несколько лет назад он развалился. Мама хранила его еще год, а затем выбросила.
Она держалась даже после того, как все рухнуло.
Раньше мы с Лори любили сидеть на балконе и подслушивать, но мне кажется, они догадывались об этом, потому что разговаривали только о скучных вещах: работе, счетах, запланированных, но так и не взятых отпусках, ремонте унылого синего буфета на кухне, который так и не состоялся.
Оглядываясь назад, я могу точно назвать месяц, когда все начало меняться. Тем августом мне было десять. Это случилось тогда, когда их разговоры во внутреннем дворике превратились в тихий шепот, и закончилось тем, что папа ворвался внутрь, захлопнув за собой дверь, а мама погналась за ним.
