Тридцать лет назад ее единственная дочь — на пресловутых вечеринках Рози она никогда не появлялась — покончила с собой в двадцать шесть лет; вскоре, хотя связь между этими событиями не вполне прослеживается, Рози Дрейфус продала свою коллекцию современного искусства и ретировалась в невозвратное прошлое. Покой — вот, чего я хочу, говорила она, хочу благости, устоев и здравомыслия Старых мастеров, однако поговаривали, что она просто-напросто струхнула.
Надвигалась старость, она наполовину оглохла, охромела, на три четверти ослепла, и ей хотелось бы нести горе по вечно прокрадывающейся в ее сны дочери и мудро, и величаво. Однако порой былые счеты, как она ни старается их забыть, напоминают о себе, и желчь вновь вскипает. Ехидное упоминание в присланной книге о ее постельных эскападах или галерее, неуважительное замечание о ее вкусе, перевранная фраза или завышенная цена — растравляют рану, и она вновь жаждет отмщения. Вот тут-то какой-нибудь журналист, которого она месяцами не пускала на порог, глядишь, и получает письмо, призывающее его предстать пред ее очи: она готова дать ему интервью.
Таким же манером в одно погожее июньское утро получает аудиенцию и Марк Дадли, и вот уже надменная французская секретарша проводит его по длинной, выложенной изразцами галерее, по резной красного дерева лестнице, а там и за двойные, старинной работы двери. В покое, где взгляд первым делом утыкается в гобелен во всю стену с пронзенным стрелами святым Себастианом, его ожидает Рози — она в ажитации, дышит часто-часто, шелковый тюрбан на ее усохшей головенке съехал набок.
Прямая, как палка, она восседает в коричневом кожаном кресле (со скамеечкой для ног и опускающим спинку рычагом сбоку), перенесенном не иначе как из американского предместья. Ее мертвенно-бледная кожа изборождена морщинами, их бесчисленные крестики складываются в абстрактный рисунок, вялый, мокрый рот цвета сырой печенки. Зато ее платье — произведение искусства: длинный лиловый кафтан расшит цветами, птицами и бабочками, рукава разлетаются, из них выглядывают — ни дать ни взять мумии зверьков — ее ручки.
— Он здесь? — нетерпеливо осведомляется она и велит секретарше оставить их; на выходе та, не понижая голоса, наставляет Марка: говорите громко, мадам практически оглохла.
— Спасибо, Мари-Франс, вы мне не нужны, — распоряжается Рози и подается вперед вроде бы к Марку, но определить, где он, не может. — Садитесь, садитесь.
