— Поговорим о чем-нибудь более веселом, — предлагает она, когда официант вносит баранину на ребрышках, разговор, однако, переключается на катастрофы глобального масштаба: уничтожение дождевых лесов, парниковый эффект, распространение атомного оружия. Когда рассуждаешь о всеобщей гибели, сокрушаешься о судьбе планеты, а не о своей, это помогает отвлечься. Но мысль о девчушке никуда не уходит. После девчушки придет черед сиделок, медбратьев, толкающих инвалидное кресло: вот какое будущее надвигается, и боль в суставах — его предвестие.
После мусса из белого шоколада, увенчанного веточкой мяты, гости отодвигают стулья, стекаются к ней. Эрнеста, отмечает она, тоже окружают поклонники, нагибаются пониже, чтобы его расслышать. Ей рассказывают, как осрамились Эндрю Дэнфорт и его последняя жена: они обвинили гостившего у них приятеля в том, что он украл один из ранних рисунков Дэнфорта, на самом же деле горничная сняла рисунок, чтобы стереть пыль, и не вернула на место. Сплетня ее порадовала, как и всякий чернящий Эндрю рассказ, но сегодня ей едва удается выжать из себя улыбку. Старые распри выдохлись, как выдохлась и она.
Головокружение возвращается, хотелось бы списать его на выпитое за ужином вино, но она знает: не в вине дело. Сосуды мозга остекленели, кислород не проходит. Вдруг ее молитвы и будут услышаны. Она кивает Монике, чья галерея оплатила ужин, говорит, что ей пора.
— Ну как можно, — сокрушается Моника. — Нельзя же уйти посреди своего чествования. Что-нибудь не так?
— Все замечательно, — Белла треплет ее по руке. — Просто я старая, быстро устаю, и мне надо бы прилечь.
— Тебе никогда не быть старой, — упорствует Моника.
Однако вызывается отвезти Беллу и отказа не принимает, хоть Белла и уговаривает ее не покидать гостей. Артритный юнец помогает Белле встать, неспешно ведет ее к двери. Все сгрудились вокруг нее, чмокают в щеки, долго, до боли, жмут руку. Она — чудо, твердят они, под конец это звучит уже как надгробная речь, последнее «прости».
— Проводить тебя наверх? — справляется Моника, когда они подъезжают к дому Беллы, но Белла уговаривает ее вернуться в ресторан.
— Точно?
— Точно-точно. Ничего со мной не случится, я всегда поднимаюсь сама.
А о том, что послезавтра она уже не смогла бы так сказать, умалчивает. И Моника после суматошного обмена поцелуями и благодарностями отбывает. Теперь остается только втащиться наверх, выпростаться — в последний раз — из платья своими силами.
