— Нет, приезжай ты ко мне. Ну же, на такси.
В конце концов — он знал, что так и будет — она соглашается. Он моет стакан, убирает бутылку, проверяет белье в спальне — достаточно ли оно чистое; отмывает руки от краски в самодельной кухоньке, чистит зубы, затем решает помыть и голову, проводит расческой по темно-русым, как и у нее, волосам, по свалявшейся бороде.
Она никогда не пыталась ничего от него получить, ни в чем его не винила, не пилила, не вела счет, кто что сделал или не сделал, а теперь еще и — отрицай не отрицай — она жертвует собой ради него. Он, какой-никакой опыт у него имеется, знает: если женщина жертвует собой ради тебя, быть беде, большой беде, но теперь он хочет как-то воздать ей за все. И решает: он нарисует ее в постели, после близости, вытащит альбом, уголь и нарисует ее, обнаженную, во всей ее прерафаэлитской[48] прелести — волнистые волосы, овальное личико — и отдаст ей.
Он уже, бог знает сколько лет, если и рисовал модель, так только в учебных классах. Кто же в конце двадцатого столетия рисует тело, это так же не ко времени, как писать домишки под соломенными крышами. Но порой он томится постыдным — сродни запретному наслаждению для того, кто верен заветам абстракционизма, — желанием что-то нарисовать. А теперь ему кажется, ничего лучше и не придумать — это же все равно что собрать для нее букет луговых цветов, так же романтично, хоть ей этого и не понять.
Она посмотрит на его рисунок и скажет, все женщины так говорят: «Я у тебя такая толстая»; «Что, у меня и правда такой большой нос?»; «Что за грудь ты мне нарисовал?» Будет недовольна: на его рисунке она не такая красивая, как ей хотелось бы. Но когда-нибудь, когда ее дети — а она бросит его, чтобы обзавестись детьми, — будут озорничать и канючить, лоб ее прорежут морщины, а солидный муж начнет флиртовать в гостях с девушками помоложе, она достанет его рисунок и вспомнит, как они любились в его запущенном чердаке. И тогда, чего бы ей ни пришлось еще от него натерпеться, пока между ними не будет все кончено, она, возможно, его простит. Посмотрит, как он нарисовал ее грудь, губы, легкий пушок между ног, и поймет, что, если б мог, он никогда бы ее не отпустил.
9
Дневник точь-в-точь такой, как описала Софи: дешевая школьная тетрадка в крапчатой обложке, скверная, в линейку бумага. Бумага пожелтела, чернила выцвели — ничего не скажешь, досадно, — но почерк крупный, энергичный, слова на странице четко выделяются.
