— И вы посоветовали ей бросить ему писать?
— С какой стати? Не в письмах суть. Ей необходимо было бросить его — вот в чем суть. Она вела дневник, очень откровенный, в таких школьных тетрадочках. Как знать, может, это ей помогало. Картин она в ту пору почти не писала. А потом он как-то наткнулся на одну из ее тетрадочек и, похоже, закатил такой скандал, что только держись. После этого она стала прятать их у меня. Взяла с меня обещание не читать их.
— А вы их прочитали?
— Тайком от нее — нет. Тогда — нет. Она велела мне спрятать дневники, чтобы они не попались на глаза Говарду — это мой муж, только тогда он еще не был моим мужем. Говард Аронов. Поэт. Я прятала их в ящик с бельем, в другие места вроде того. Тетрадочки в черных в крапинку обложках.
— А как ваш муж относился к Клею Мэддену?
— Да он его, можно сказать, и не видел. В войну Говард работал в Вашингтоне, в Писательском проекте[39], он помещался в каком-то особняке, в войну-то мы с ней и разошлись. Впрочем, нет, сразу после войны. Война закончилась, и тут мы поссорились в последний раз. Только что не насмерть.
— Но ведь вам случалось ссориться и раньше?
— Так — нет.
— В чем разница?
— Поссорились мы из-за евреев. Не хочу об этом говорить.
— А вы случаем не сохранили хоть одну из этих тетрадочек?
— Не исключено. Так что вы думаете о выборах? Как по-вашему, одержат эти гады республиканцы верх?
Между ней и Софи снова начались нелады. Софи придирчиво следила за ней и осуждала, причем если б за какое-нибудь одно прегрешение, а то за все — чохом. Уже который месяц так себя вела. Разговаривать, можно сказать, не разговаривала, лишь следила и выжидала — выбирала время, чтобы наброситься на нее. И Белла, хотя она если кому и открывалась до конца, так только Софи, уводила разговор в сторону, трещала о чем-то, что ее уже мало интересовало: о своей работе в АОР, где ее перевели на полставки, о шефе, который якобы донимал ее, — вранье чистой воды, потому что стоило ей выйти из офиса, и она напрочь забывала о нем.
На этот раз Белла надумала посмешить Софи, рассказав о своей, как она ее называла, сдельщине: она расписывала галстуки — рисовала на них коней. Ее нанимателя последнее время не устраивали хвосты ее коней. «Я не чувствую в них поэзии», — заявил он. Но Софи ее рассказ не позабавил. Она смотрела на Беллу с укоризной, ерзала на стуле, ей, похоже, не терпелось уйти.
— А почему бы ему не заняться галстуками? — Софи имела в виду Клея. — Тогда и у тебя нашлось бы время писать.
