Получив письма от юристов, она объявила, что сотрудничать с Марком Дадли не намерена, но, по-видимому, ее словам никто особого веса не придает. В ответном письме издательского юриста сквозила угроза: «Как ни прискорбно, в подобных случаях охотнее всего идут на контакт те, кто хочет свести счеты, и по личным, и по профессиональным мотивам, вследствие чего нам представляется тем более огорчительным, что Ваше видение событий в книге отражено не будет». Так что ей хочешь не хочешь придется принять его и просить отложить книгу до ее смерти — вот до какого унижения она дошла. На что Дадли галантно отвечает, он, мол, не сомневается: она будет жить еще долго.
— Сдается мне, вы доживете до девяноста трех, порода у вас такая. И будете держать всех в страхе вплоть до последнего дня.
— Написать такую книгу вам, на мой взгляд, не по плечу, и я хочу, чтобы это было засвидетельствовано.
— Я всё понял. Но я еще могу вас удивить. Во всяком случае, прочтите мою книгу и тогда уж судите.
— Не хочу я ее читать. По крайней мере, пока мне не будет дано право изъять из нее всё, что я не одобрю.
— На вашем месте я, пожалуй, испытывал бы такие же чувства. Я запишу наш разговор на диктофон, не возражаете? Для вашей же защиты, чтобы я не исказил ваши слова.
Она — что поделать — соглашается, он достает из пиджачного кармана крохотный аппаратик, прикрепляет микрофон к вороту ее — мешок-мешком — платья и, прежде чем вернуться на свое место, благодушно треплет ее по плечу.
— Давайте начнем с начала, ладно? Расскажите, как вы с ним встретились?
— Не хотелось бы.
— В таком случае выбирайте тему сами, мне же лучше.
— Не хочу я вам ничего рассказывать. Мы ни о чем таком не договаривались.
Он вздыхает.
— Разрешите, я быстренько констатирую, что и так ясно: у нас противоположные позиции. Я полон решимости осуществить этот проект, вы — полны решимости меня остановить. Но, знаете ли, остановить меня вам, боюсь, не удастся. Неужели вы никак не можете с этим свыкнуться?
— Расскажите, почему вы хотите написать эту книгу.
— Потому что мне, я так думаю, хотелось бы ее прочитать. По-моему, лучше причины не найти.
— До сих пор вы ничего в этом роде не писали. Почему он?
— Ну, на это ответить проще простого. Видите ли, Америка меня пленяет. А он — американский художник в его высшем воплощении. Квинтэссенция американского гения.
— Я этого слова никогда не произносила. Никогда. Даже при нашей первой встрече. И вам отлично известно, как я с ним встретилась, вы об этом читали. Разве нет?
