У Феди сомнение не только в глазах, но и во всей фигуре. То на меня посмотрит, то на вождя. Как будто мы похожими должны быть. Свита за его спиной смех глотает. Их тоже понять можно – и хочется, и колется. Сами судите, разве может советский студент, да еще и партийный, Маркса не узнать? А Федя ухитрился. Потом, конечно, сообразил и с перепугу в крик:
– Почему повесил?
А что я мог ответить? Нравится, говорю, разве нельзя?
– Нельзя! – кричит, – не положено!
Спрашиваю – на каком основании? А он совсем растерялся, единственная извилина, и та отказала. Надо бы тормознуть, а он газует.
– Снимай немедленно!
Я, в общем-то, немстительный и лежачих бить не приучен, но там не удержался. Снимай, говорю, сам, если он тебе мешает. И Федя уже потянулся было, чтобы сорвать по старой привычке, да вдруг одумался, руку отдернул и тихонечко, вкрадчиво так спрашивает:
– А с чего ты решил, что он мне мешает?
– Ну как же, – говорю, – ты же только что требовал, чтобы я снял.
– Не вали с больной головы на здоровую, я не говорил, что мне мешает Карл Маркс. – Высказал и на свиту оглядывается, поддержки требует.
Те молча кивают. Но ему этого мало, требует, чтобы вслух засвидетельствовали. И ведь нашлась перепуганная активисточка – поддакнула, успокоила начальника. После этого он в темпе крутанул быстрым глазом по комнате – все, мол, нормально, санитария на уровне, отметку поставил и – задний ход. Вышли. Я еще и засмеяться не успел, а дверь открывается – и снова Федя на пороге.
– Ты почему его повесил?
– Нравится, – говорю, – сколько можно повторять?
Он снова задумался. Потом подошел к койке, удостоверился, что это действительно Маркс, и говорит:
– Смотри, Петухов, если с ним что случится – махом из института вылетишь.
– Это как понимать? – переспрашиваю. – Мне что, его теперь и снять нельзя?
– А это уже твое личное дело, сам думай.
Припугнул и сразу же успокоился, опять себя начальником почувствовал. Ушел с расправленными плечами. Был конфуз – и нет конфуза. А мы, дураки, полагали, что у него единственная извилина. Может, и действительно – одна, но зато такая надежная, если уж приспичит, она, как червяк: и в кольцо, и в волну, и в струну – одним словом, начальственная извилина.
Знал я в Туве мужика, два института кончил, так он не то чтобы магнитофон отремонтировать или киловатты со счетчика смотать – обыкновенный утюг починить не мог. Не тувинец был, зачем тувинцу утюги чинить, наш, русский мужик, может, правнук Кулибина или праправнук по женской линии младшего из Черепановых. Но этот дважды инженер паровозов не изобретал, и даже велосипедов… Ему, пока он свои дипломы высиживал, последние мозги выхолостили, потому как высшее образование у нас организовано из рук вон и ни в какие ворота. Всю систему надо под корень… и новую налаживать. Это я к чему рассуждаю? Да к тому, что выгнали меня из института. И за что, спрашивается, вытурили, за какие грехи? За изобретательность пострадал.
