Граждане, братья и сестры, занесите мою записочку в храм, передайте батюшке. Да свечечку поставьте, ради Христа».
«Чеченов буду резать, а кровь их поганую спаивать собакам!»
«От Солоницына Ивана послание. Передайте родным моим, что я ни в чём не виноват. Что не шпион я, а был и остаюсь простым русским слесарем с трубного завода в Николаевске. Сюда напишите: гор. Николаевск-Слободской, ул. Яловицкая, 17, кв. 5, Солоницыной Марии. И ещё сообщите, что люблю я её крепче жизни. Вот всё. Эх, ещё охота сказать! Ещё много чего охота передать зазнобе моей. Да как сердце вынуть перед чужими людями? Уж простите. Отпишитесь. Молю вас».
«Люди, я люблю вас! Вы – счастливые. И долго вам в счастье жить-поживать желаю! Пётр я из 3-го отряда. Крановщик я с Победовской промзоны. Подходите, помашите рукой, а я – вам. Може, улыбнёмся друг другу. Ничё, гражданы дорогие, живы будем – не помрём. Русский человек живущой».
К напечатанному на машинке двухстраничному блёклому, замусленному до крайности тексту неразборчиво, похоже, левой рукой, было приписано:
«Мы тут тоже просвещаемся, мы тут тоже готовимся. Читайте, товарищи, и думайте! Думают-то головой, а не ж…! Забыли или не знали?»
Затем следовал отрывок, видимо, из повести:
«…Дальше кулак встречался гуще. Уже через три двора медведь зарычал снова, обозначая присутствие здесь своего классового врага. Чиклин отдал Настю молотобойцу и вошёл в избу один.
– Ты чего, милый, явился? – спросил ласковый, спокойный мужик.
– Уходи прочь! – ответил Чиклин.
– А что, ай я чем не угодил?
– Нам колхоз нужен, не разлагай его!
Мужик не спеша подумал, словно находился в душевной беседе.
– Колхоз вам не годится…
– Прочь, гада!
– Ну что ж, вы сделаете изо всей республики колхоз, а вся республика-то будет единоличным хозяйством!
У Чиклина захватило дыхание, он бросился к двери и открыл её, чтоб видна была свобода, он также когда-то ударился в замкнувшуюся дверь тюрьмы, не понимая плена, и закричал от скрежещущей силы сердца. Он отвернулся от рассудительного мужика, чтобы тот не участвовал в его преходящей скорби, которая касается лишь одного рабочего класса.
– Не твоё дело, стервец! Мы можем царя назначить, когда нам полезно будет, и можем сшибить его одним вздохом… А ты – исчезни!
Здесь Чиклин перехватил мужика поперёк и вынес его наружу, где бросил в снег, мужик от жадности не был женатым, расходуя всю свою плоть в скоплении имущества, в счастье надёжности существования, и теперь не знал, что ему чувствовать.
