Оказалось, я недооценивал Анну. Так как в разговорах со мной она больше не упоминала о проекте, я решил, что она отказалась от него, но ошибся. Вскоре после своего ухода я узнал, что Анна, несмотря ни на что, занялась проектом и ей не только удалось сделать больше требуемого – ей разрешили самой поехать в Кызылкум. Так что всего через пару месяцев после того, как я обосновался на новом рабочем месте, Анна с небольшой группой специалистов, набранных, видимо, из других отделов, отправилась на границу Туркменистана и Узбекистана. К изумлению многих, проект оказался самым настоящим прорывом. Сначала разговоры об этом велись в министерских коридорах, потом начали просачиваться наружу. Все вдруг узнали, кто такая Анна Франсис, о ней, как о знакомой, заговорили люди, которые, по моим сведениям, никогда с ней не встречались. Чем тревожнее становилась обстановка в регионе, тем громче – и со все бо́льшим восхищением – говорили о гуманитарном проекте Анны. Журналист одного из государственных новостных бюро съездил в Кызылкум и сделал длинный репортаж о большом палаточном лагере, объявив Анну координатором. Съемочная группа следовала за ней по всему лагерю: Анна едет в джипе, Анна помогает детям, спорит с военными, раздает лекарства. Снимали с большого расстояния, как она, единственная женщина, ведет переговоры с вооруженными до зубов боевиками, снимали с близкого расстояния, как она протягивает яблоко обездоленному. И так же, как когда она задавала неудобные вопросы на встречах, было трудно понять теперь, действует она осознанно или бессознательно, играет ли она роль и дает журналистам то, что они хотят, – или на самом деле не знает, насколько хорошо вписывается в репортаж на фоне палаточного лагеря. Анна, с ее острыми чертами лица, светлыми волосами, пронзительным взглядом и странной, нелепой серьезностью походила на архангела. Половина фильма состояла из кадров, на которых Анна не отрываясь смотрит на скудный пустынный пейзаж, меж бровями горькая морщинка, небрежно намотанная шаль (чтобы не провоцировать местную милицию) развевается на ветру. Голос диктора восхищенно бубнил об опасной жизни в Кызылкуме, о величии проекта и об Анне. В основном об Анне. Героический эпос как он есть. Разумеется, партии это должно было понравиться.
После того репортажа я вдруг стал видеть Анну Франсис постоянно. Какая-то вечерняя газета включила ее в список опроса “НА НИХ ДЕРЖИТСЯ СОЮЗ: голосуйте за женщину-вдохновительницу года”, и многие проголосовали за нее. (Победила, что удивительно, какая-то принцесса, унаследовавшая свой давно уже бессмысленный титул.) Я продолжал внимательно отслеживать новости об Анне. Читал все, что о ней писали, смотрел все телепередачи, на самых разных экранах изучал ее угловатое лицо, вычитывал ее имя – слишком часто. Разумеется, меня впечатляли результаты ее труда, но дело было не только в этом. Я ловил себя на том, что ищу проколы и слабые места, ищу признаки того, что она потерпела неудачу, сделала неверный шаг, разозлила кого-то или на нее хотя бы плеснули дерьма в редакционной колонке или передовице. Еще я обнаружил, что подолгу размышляю (в основном по ночам, когда не мог уснуть), правильно или неправильно было с моей стороны отказываться от проекта, в который Анна меня позвала. И хотя я неизменно заключал, что принятое мной решение было разумным, на душе скребли кошки. Я рассудил верно, она – неверно, по всем вводным задачи, и все же Анна каким-то поразительным образом вышла победительницей.
