В кухне пахло свининой, копченной на кленовых поленьях, и свежезаваренным кофе. Готовы были и яйца.
Часы показывали четверть девятого, и солнце уже встало. А Бенедикт еще нет.
– Я схожу, – сказал Арман.
Он только что вышел из кабинета, сделав звонок по своим делам. Начал подниматься по лестнице, и вид у него был немного рассеянный, отсутствующий.
Они услышали стук в двери спальни, голос Армана:
– Бенедикт… Завтрак готов.
Потом снова стук.
– Эй-эй, петушок давно пропел.
Рейн-Мари улыбнулась. Сколько раз она слышала от Армана эти слова: «Петушок давно пропел». У двери их сына Даниеля.
Хотя те последние несколько месяцев, проведенные Даниелем дома, не давали особого повода для веселья с учетом причины, по которой он в десять утра все еще спал. И она помнила ярость, в какую впадал их сын, когда отец входил в его спальню и начинал будить.
Ярость легко могла перейти в насилие.
И все же Рейн-Мари улыбалась. Начиналось это вполне нормально и естественно – какой молодой парень не любит понежиться в кровати. Так оно продолжалось довольно долго. Но потом изменилось.
– Можете сюда подняться? – проговорил Арман с верхней площадки.
Они переглянулись, Анни взяла Оноре на руки, и все пошли вверх по лестнице.
– Его здесь нет, – сказал Арман, отходя в сторону, чтобы они могли посмотреть в открытую дверь.
Его не только не было, но он и вообще сюда не заходил. Арман вошел в комнату, огляделся.
– А его вещи?
– Они здесь.
Да, комната выглядела точно так, как и перед уходом Бенедикта вчера вечером.
– Пойду-ка я позвоню, – сказала Рейн-Мари и пошла вниз в гостиную.
Она сняла трубку и стала набирать номер, а Арман и Жан Ги надели куртки, варежки и ботинки.
Гамаш уже выходил из дому утром – выгуливал Анри и Грейси вокруг площади. Но солнце тогда еще почти не встало, и он вполне мог пропустить что-нибудь. Кого-нибудь. В сугробе. Трескучий мороз спал, и теперь было просто холодно. Выйдя на улицу, Арман посмотрел на термометр на веранде. Минус шесть по Цельсию.
Не жарко.
Они пошли рысцой: Арман показал, что пойдет по часовой стрелке, а Жан Ги двинулся в противоположном направлении вокруг деревенской площади.
Он заставлял себя замедлять быстрый шаг. Не хотел ничего пропустить.
Его глаза смотрели внимательно, впитывали все. Мозг работал. Пытался развести действия и эмоции. Пытался не представлять тело Бенедикта, скрючившееся у дорожной обочины.
Если дело кончилось этим, то спешить было некуда, но они все же торопились.
