Историю «Вечера» сама она передает так: «В зиму 1910–1911 годов я написала стихи, которые составили книгу «Вечер». 25 марта вернулся из Африки Гумилев, и я показала ему эти стихи. Стихи я писала с 11 лет, совершенно независимо от Николая Степановича. Пока они были плохи, он со свойственной ему неподкупностью и прямотой говорил мне это. Затем случилось следующее: я прочла в Брюлловском зале Русского музея корректуру «Кипарисового ларца» <Анненского>, когда приезжала в Петербург в 1910 году. И что-то поняла в поэзии. В сентябре Николай Степанович уехал на полгода в Африку, а я за это время написала то, что примерно стало моей книгой «Вечер». Когда Гумилев вернулся, он спросил меня, писала ли я стихи. Я прочла ему все сделанное мною, и он по их поводу произнес: «Ты – поэт, надо делать книгу». Слова, от которых, по-видимому, никогда не отказался. «Эти бедные стихи, – продолжает Ахматова, – пустейшей девочки почему-то перепечатываются тринадцатый раз (если я видела все контрафакционные издания). Сама девочка, насколько я помню, не предрекала им такой судьбы и прятала под диванные подушки номера журналов, где они впервые были напечатаны. Чтобы не расстраиваться. От огорчения, что «Вечер» появился, она даже уехала в Италию весной 1912 года, а сидя в трамвае, думала, глядя на соседей: «Какие они счастливые, у них не выходит книжка».
Существует еще один апокриф: Ахматова так надоела Гумилеву жалобами на то, что должна выпускать книжку с такими плохими стихами, что он сказал: «Вставь для улучшения «Анчар» <то есть пушкинский> и успокойся». Не упустим из вида и то, что в этом году исполняется 100 лет самому имени Ахматова. Она рассказывала, что, опубликовав стихи под именем Анна Горенко, услышала от отца, который не принимал ее опыты всерьез и не больно-то ценил: «Я тебе запрещаю так подписываться, не хочу, чтобы ты трепала мое имя». Тогда, как пишет ее современница, она стала «Анна Ахматова», и этот псевдоним вписала в лучшие страницы русской поэзии. Не отказалась от него и позже, когда вышла замуж за Гумилева.
Стремительному публичному признанию Ахматовой сопутствовало выявление ее поэтической сущности в отзывах самых проницательных критиков и поэтов, полнее всего в знаменитой статье Недоброво. Они открыли для читателей глубину и диапазон ее голоса, изменившего тональность русской поэзии, ее масштаб, позицию, историческое место, ее корни. Но это было время великих сдвигов вообще, в частности и поэтических. Надвигался новый стиль, поэтическая речь менялась радикально. Авангард делал ставку на неожиданный шокирующий удар по читательскому восприятию. Футуристы не прятали своих боевых приемов, обнажали мускулатуру. Публика быстро привыкла к тому, что помимо образности, интонации, напряжения поэт демонстрирует и то, как, с помощью какого усилия и изощренности он добивается выразительности своего словаря и синтаксиса. Мандельштам, Цветаева, Пастернак не занимались этим специально, но в их стихах это также проявлялось наглядно. Стихи Ахматовой были другой породы, по виду традиционной: картинка, рассказ, психологический этюд.
