Вы услышите два включения. В первом – практически никем и никогда не опубликованный и не слышаный голос Николая Гумилева; запись, сделанная в 20-м году, фрагмент. Так совпало, что в этом году 125 лет, как родился Гумилев, и 90 лет, как его убили. Потом Мандельштам. Запись тоже неопубликованная, то есть тоже премьера – начала одного его очень знаменитого стихотворения, сделанная в 24-м году.
Потом Анна Ахматова будет читать стихотворение, написанное здесь, в этом доме, в августе 61-го года, «Царскосельская ода». Предваряя каждое это включение, я должен буду сказать несколько слов и кое о чем вас предупредить. Оговориться следует, потому что запись голоса Гумилева и Мандельштама делалась в другую эпоху, на фонограф, на восковые хрупкие валики, в Петрограде, в институте Живого Слова.
То, что вы услышите, не вполне голос человека. Это то, что осталось от голоса, эхо голоса, я бы сказал: эхо эха голоса. Должен как-то вас к этому подготовить и прошу высоко и снисходительно настроиться – в том смысле, что, наверное, вы ждете другого. Но это живой голос человека. Мои покойные учителя говорили мне, что, чтобы услышать голос Блока, то, что от его голоса осталось, надо несколько раз в наушниках прослушать самому, тогда где-то на пятый-шестой раз перестаешь замечать помехи, и до тебя доносится его «белый» голос. Но даже сейчас, правда, после того, как я предварительно прочитаю эти две строфы вслух, вы услышите, как Николай Гумилев картавит, какой у него был своеобразный выговор. Попробуем.
Очень коротко о том, как эта запись была сделана. Гумилев преподавал в этом институте Живого Слова. Там преподавали и другие замечательные люди, Мейерхольд, Щерба, академик Кони, Бернштейн. Который создал там институт фонетической речи, где изучали декламацию, голос, особенности художественной речи, пытались понять, есть ли взаимосвязь и взаимодействие между написанным текстом и его произнесением. Например, является ли поэтический текст партитурой для читающего свои стихи поэта. Были записаны практически все поэты той эпохи. Однажды, когда Бернштейн с Гумилевым разгребали снег на Знаменской улице, профессор сказал: «Ну вот, надо вас теперь записать». Гумилев пришел, это было в феврале 20-го года, и записал довольно большую программу. Прошло некоторое время, был большой вечер Гумилева, на котором Бернштейн присутствовал. Сидел в первом ряду и записал в записную книжку, что «в мелодике голоса Гумилева чрезвычайно широко применяется, восходяще-нисходящая линия, часто без достаточных на то семантических оснований». А Гумилев ему без конца говорил: «Я мыслю и думаю ритмически – вам обязательно надо и прозу мою записать». После этого вечера Бернштейн сказал: «Давайте теперь запишем Вас еще раз с прозой, и я вас прошу, приведите Ахматову. Мы не знакомы, я ее не записывал». Они уже были в разводе, но поддерживали отношения.
