Понятно, что я пребывал в состоянии вынужденного этими обстоятельствами, иногда бессознательного, но чаще сосредоточенного подведения итогов той поры моей молодости, когда я виделся с Ахматовой. Тех лет, когда в начале знакомства мы встречались от случая к случаю, а позднее, особенно когда она попросила меня по чуть-чуть помогать ей в качестве литературного секретаря, а затем и «солидарно», как было сказано в издательском договоре, переводить лирику Леопарди, и до ее смерти – постоянно. Это вглядывание в прошлое распространилось и на день нашего в тот год приезда в Комарово. С несколькими из выступавших я был знаком с 18–19 лет, с Городницким, Битовым, Поповым. Не то чтобы мы тогда дружили, но, что называется, отношения были дружеские. Компания у нас четверых (перечисленных тем же Поповым) была своя, но более широкий круг – начинающих, новых, входивших в поэзию и литературу – общий.
Ко времени этой нашей сходки у всех ее участников давно сложились репутации, так что, к примеру, я наперед знал, что Битов будет говорить, что он не поклонник Ахматовой и художественно, а может, и морально ей противостоит. Но то, что он верен себе молодому и мы оба молодому Горбовскому, располагало меня к нему, не сообразуясь с тем, поклонник я его или нет. Я, со своей стороны, был верен собственному принципу, подхваченному мной тоже в молодые годы на ипподроме, где в ходу было присловье «порядок бьет класс». То есть лошадь более слабая, но хорошо подготовленная именно на сегодняшний заезд, может выиграть у сильнейшей. Со временем эти слова преобразовались у меня в «давность бьет содержание» – то есть заодно ты был когда-то с человеком или расходился с ним в оценках людей и событий, сам факт вашего знания друг друга в продолжение долгого срока становится важней тогдашнего заединства или расхождений.
Больше того, совместное хотя бы и не отмечавшееся ни умом, ни чувствами состаривание растворяло, если какое и сохранялось, противоречие, добавляло минувшему теплоты, умиляло. На пути из Москвы мы с Городницким оказались в одном купе, и его первые слова своей неожиданностью произвели на меня впечатление. Он спросил, не взял ли я случайно с собой аппарата Рива Роччи. Измеряющего артериальное давление. А то он чувствует, что у него повышенное, но свой не захватил. Я не был настолько продвинут. Он сказал, что попробует определить огрубленные показатели, и обхватил запястье левой руки пальцами правой. В этот момент в купе зашел Жуков с бутылкой «Реми Мартен». Она должна была скрасить нам ночь. Жуков сказал, что занес такую же Киму, но тот мрачно отказался: он только что перенес обширный инфаркт, израильская медицина его еле вытащила, и он ни-ни. Минуты через три появился Ким и в недоумении, смешанном с неодобрением, спросил: «Так вы где? Я же вас жду». Мы перешли в его купе, и последствия инфаркта, так же как возможной гипертонической атаки, были сняты коньячным домом «Реми Мартена».
