Горы подходили все ближе, величественные и ясно различимые, все ярче проступали невидимые прежде детали. Буковый лес, сосны, кусты можжевельника, горные пастбища, телевизионная ретрансляционная вышка, тоже торчащая, как молельный камень — ни языческий, ни христианский, железный божок современной цивилизации, заманивший в свою металлическую клетку толпы телевизионных образов, — все это виделось ясно и близко, протяни руку и дотронешься. Деревенские поля словно съежились, прижались к кузне Опекуна, ища у него защиты. По небу поползли тучи, они отрывались от железного божка на Зеленой Главе, заполняли небо, разрастались. Горы дымились, нескончаемые клубы этого дыма становились все плотнее и вместе с горами наступали на деревню. Дым, валивший из дома Левшей, тоже становился все гуще. Черный, тяжелый, он клубился над крышей, и аисты совсем исчезли в дыму. Потом с реки потянуло ветром, дым дрогнул, сбился в одну сторону и после некоторого колебания поплыл длинной лентой по течению реки. Тучи шли с запада, дым из трубы заворачивало к востоку, и казалось, что весь дом движется к горам, навстречу тучам. На улице — ни человека, ни зверя, ни птицы. Дождь один разгуливал по деревне, как разбойник, стучал по оконным стеклам, барабанил по черепице, заливал дворы, в небе стоял грохот и гул, и видны были уже не отдельные вспышки молний, а голубое сияние, выбивавшееся из самой земли. Деревня была насыщена электричеством, молнии проносились по улицам, пересекали дворы и огороды, ломались, вспыхивали и гасли, и дождь, подсвеченный ими, становился серебряным. Потом завыла сирена. Это механик выпускал пар из котла лесопилки у реки — боялся, что вода в реке подымется, перехлестнет через дамбу и зальет котельную. Чтобы котел не лопнул, механик выпускал пар, и сирена лесопилки выла. Между раскатами грома Опекун слышал тяжкие вздохи лесопилки и завывание сирены.
Ночью уровень реки поднялся, вода прорвала дамбу и залила (как и ожидалось) котельную. Люди, жившие вблизи реки, вышли с фонарями посмотреть, куда дошла вода; кое-кто, шлепая по колено в воде, выводил из хлевов скотину. Всю ночь были слышны голоса, собачий лай, мелькали огоньки фонарей. С реки доносился угрожающий гул, но в темноте нельзя было рассмотреть, что за стихия мечется и перекатывается меж берегов.
На рассвете жители деревни столпились у разлившейся реки. Она вышла из берегов, и далеко в воде видны были утонувшие по пояс ивы и тополя. Вода волокла доски, стволы деревьев с гор, корневища; все видели, как течение тащит, переворачивая, целый дощатый забор, как мелькает в воде какая-то бочка. Дождь перестал, но из-за темных, низко нависших туч слышался грохот, видны были далекие зарницы — высоко в горах еще бушевала гроза. Ребятишки бродили по улицам на ходулях, мокрые куры расселись на заборах, мокрые петухи уныло торчали рядом. Коровы мычали, те из жителей, чьи дома были ближе к реке, выносили из домов вещи, перетаскивали их к соседям. Скотину тоже перегоняли в соседские дворы, туда, где посуше и где лучше сток. Мостик в один ствол, оплетенный с двух сторон ивовыми прутьями, чтобы овцы, переходя на другой берег, не падали в воду, тоже был сорван. Мужики каждый год перекидывали через реку такой мосток, и каждый год река уносила его.
