Прощай, мое милое печальное детство, здравствуй, моя милая печальная юность!.. Три года прошло с тех пор, как, выполняя желание отца, мой опекун отвез меня в город в гимназию. После смерти отца я не входил в его бондарню, лишь иногда заглядывал, чтобы посмотреть, все ли на месте. Все было на месте, нетронутое, утонувшее в пыли, затканное паутиной. В бондарне развелось много пауков, воздух там влажный, застойный, всегда сумрачно, а паук любит сумрачные и влажные места. Всякие пауки копошились там, длинноногие и шустрые, большие и маленькие, толстые и неуклюжие — какие только не развелись; они опутывали всю мастерскую, словно упаковывали ее, готовясь куда-то перенести.
Каникулы я проводил в деревне, у мамы и бабушки, Лишко повсюду ходил за мной, не сводя с меня глаз, и я, подобно отцу, звал его не Лишко, а Илия. Летом я оставался работать на маслобойне около городка, туда меня пристроил Апостолов, работа была сезонная, и я зарабатывал там лев-другой на зиму. Однажды осенью, когда я вернулся с маслобойни в деревню, чтоб мама постирала мне и я приготовился к гимназическим занятиям, дома я застал только бабушку Неду и собаку, мамы дома не было. Мама вышла замуж в Выселки, пошла в дом к Отченашу. Явился Опекун, они вдвоем с бабушкой стали мне говорить, что женщине одной с хозяйством не справиться, тут нужна мужская рука, а Отченаш, к примеру, человек солидный, и тоже один, у него жена померла, и вот господь соединил двух людей, чтоб они друг другу помогали. Отченаш сказал, что он, мол, и меня возьмет вместе с мамой и позаботится о том, чтоб я кончил учение и стал на ноги.
Однако я отказался перебираться к Отченашу и за всю зиму и осень даже ни разу не зашел на хутор. Во время каникул мама приходила домой, плакала и просила меня переселиться в дом Отченаша, она вот пришла в семью, девочка там растет, и она смотрит за ней, как за своей. Так же и Отченаш будет относиться ко мне. Но, как я уже говорил, около года я не казал в Выселки глаз и только в сенокос пошел помочь маме скосить и убрать сено. У Отченаша были луга в личном пользовании, потому что он держал овец и запасал на зиму сено. Когда кончился сенокос, он погнал овец в горы. Иногда я оставался переночевать у Отченаша, погода стояла теплая, мама собирала ужин во дворе. У дверей был навес из виноградных лоз, мы ужинали под навесом, при свете электрической лампочки. К Отченашу я так и не смог привязаться, хотя он был вроде как мой усыновитель, отчим, то есть названый отец. Я не только что не привязался ни к нему, ни к дому — все на хуторе казалось мне чужим, — но со временем во мне начала расти ненависть к этому человеку, и под конец я дошел до того, что стал обдумывать, как его убить. Доброе чувство я сохранил только к его дочери, у него была девочка моих лет, звали ее Димка.
