– Отчего же, с удовольствием присоединюсь к вашей экспедиции, – сказал Копытман, лениво отправляя в рот очередной посикунчик, так и таявший на языке.
– Тогда, как соберёмся, пришлю за вами экипаж, – пообещал хозяин.
А сам подумал, что после отбытия гостя сразу отправит к Козырькову нарочного с требованием немедля привести богадельню в надлежащий вид. Ну или хоть что-то сделать, дабы столичный чиновник завтра не слишком возмущался царящими в заведении разорением и запустением.
– Много ль народу помирает? – продолжил допрос Копытман.
– Дык ведь помирают, – вздохнул городничий. – Все, как говорится, под Богом ходим.
– Небось, от болезней?
– А по-разному! Давеча принесли очередную сводку за последний месяц. Наши священники записывают, кто от чего помер. – Муравьёв-Афинский по-молодецки подхватился, сбегал куда-то и, вернувшись, протянул гостю бумагу: – Вот, извольте полюбопытствовать.
Копытман принялся вчитываться, и чем дальше – тем выше ползли вверх его брови. Ещё бы, ведь диагнозы были указаны такие, что на глаза нашему герою попались впервые в жизни. К примеру, как понять «умер от поротья»? В смысле, с перепоя? Или вот – от цыганского иссушения. А тут – от естественного изнурения сил. Дальше – больше: девица тридцати девяти лет – от престарелости, мужик тридцати пяти годов – от пухлятины, далее перечислялись христианская кончина, грешная болезнь, натуральная смерть, слабая жизнь, собачья старость, водобоязнь (не иначе бешенство, догадался Копытман), сляглая (совсем непонятно), чёрная болезнь… В общем, кое-как осилив этот список, Пётр Иванович понял, что в это время люди умирали часто и охотно, так как большинству из обывателей жизнь, вероятно, причиняла моральный и физический дискомфорт.
Далее разговор скатился на посторонние темы. К примеру, городничий отметил, что завтра вечером в театре дают Шекспира и он имеет честь пригласить столичного гостя на представление.
– Отчего же, с удовольствием поучаствую в предприятии. А что за театр, большой, на сколько мест?
Тут в разговор включилась Татьяна Леопольдовна, вывалившая на инспектора массу информации. Пока она вещала, воспользовавшийся паузой городничий извлёк откуда-то серебряную с вензелями табакерку, зацепил щепотку нюхательного табака и сунул себе поочерёдно в обе ноздри. После чего, скорчив уморительную гримасу, отвернулся и оглушительно чихнул, за что получил от супруги чувствительный тычок локтем в бок. Муравьёв-Апостол посмотрел на неё с виноватой улыбкой и предложил табакерку гостю:
