Анна знала, что поддается неправильным чувствам – но не одной ей приходилось ломать голову над феноменом Вадика: грубиян, дикарь, самоучка, а ведь как складно порой лепит! Любовь Грантовна была не из доверчивых, но и она попалась. Впрочем, почему «попалась»? Вадик ее не обманывал, он чистосердечно предлагал «пакетик прозы», только и всего. Но Анна была уверена: явись она с тем же пакетиком собственной персоной – Грантовна и пальцем не пошевельнула бы. С другой стороны, о ней ничего нельзя сказать наверняка.
Ведь она женщина с белым котом с пурпурным пятнышком от глинтвейна. Его однажды облили, не удосужившись отмыть. «Ну как его мыть, он же кот…» – равнодушно отвечала царственная хозяйка. Анна не успевала переварить впечатления от первого и единственного визита в дом к редакторше. Она крайне редко звала к себе в дом авторов, даже любимых. Для Анны было сделано августейшее исключение, что само по себе заставляло волноваться. А еще госпожа Смагина постоянно меняла текст автоответчика. «Вы позвонили по телефону 322-47-28. Меня нет дома. Я в Венеции. Вернусь 5 июня. Не верьте мне», – вот что услышала Анна из телефонного динамика, когда Любовь Грантовна не стала брать телефонную трубку. Услышав себя, нежно улыбнулась собственным шалостям. «А это я забыла сменить текст. Лень придумать новый – а надо. Такая у меня гимнастика для риторического аппарата». Меж тем автоответчик ей парировал мужским голосом: «Любаня, срочно позвони мне, я нашел гениальное решение нашей проблемы…» Грантовна прыснула, немедленно заглушив доброго волшебника: «Наш главный лезет во все щели!» Анна изо всех сил сопротивлялась обострению чинопочитания: ей казалось, что Любовь Грантовна – очень важная персона, раз ей сам Главный на блюдечке преподносит гениальные решения. А она еще и дразнит его игривыми репризами про Венецию.
– Там хорошо? – рассеянно спросила Анна.
– Где? В Венеции? Хорошо. Пенсионерам и ужам. Как в «Песне о Соколе» – тепло и сыро.
Госпожа Смагина не восторгалась исторической перспективой, не дорожила воспоминаниями и не чтила прошлые заслуги. Даже признанных мэтров без жалости предавала забвению, если переставали писать так, как нравилось именно ей. Анна догадывалась, что существует естественный, как снег и ветер, закон Вселенной, который отвечает за обновление и гласит: нельзя нравиться вечно. Ни Любане, ни кому бы то ни было. Рано или поздно внутричерепное давление в писательской голове подскочит, и мозг выдаст нечитабельное новаторство. Оно, может, и впору придется незамылившимся умам, но коммерчески важную часть электората новатор неизменно потеряет. У него наступит не коммерческий, но метафизически важный период жизни. И кто в силах предрекать его заранее… Так что Анне приходилось стойко закрывать глаза на перспективу и верить, что она не разочарует свою благодетельницу, которая допустила ее «пакетик» к издательскому процессу.
