– Вот и славно, что все открылось, вот и чудненько. Тем более что ложь такая невинная, можно сказать, святая, и так хорошо укладывается в рекламный ход! – Марс не нашел ничего лучшего, как заворковать перед покупателем, а то вдруг убьют сейчас же, привет, мол, от русской мафии из Нью-Йорка.
До чего же страхи наши нелепые. Мы тоже однажды затеяли с моим добрым приятелем немного выпить. Еще был кто-то, но мы самыми стойкими оказались, песни пели, рыбу среди ночи купили вкуснейшую с белой мякотью горячего копчения. Вроде ажур неколебимый. И вдруг ни с того ни с сего мне друг мой показался опасным. Чокнутым. Сидит весь тощий, красный и истории неприятные рассказывает. Как одна девушка якобы, которая любит его до разрыва селезенки, живет теперь в глухой псковской деревне, одна в деревянном домике, зимой укутавшись в шалочку ходит к колодцу… Теперь вспоминаю эпизод: ну с грустинкой, но ведь не Хичкок! А тогда мне показалось, что именно Хичкок, ужас засасывающий, и взглядик у приятеля не мутнеет, как положено для нашей кондиции, а ясный, приветливый, понимающий даже, как у маньяка из черно-белого хрестоматийного «Психо», где убийство происходит в ванной комнате и налицо нездоровье режиссера-мэтра. Да шут бы с ним, со своим бы здоровьем разобраться. И я как забоюсь! Хоть к соседям стучи с воплем. Думаю, нет, к соседям не буду, пока он в туалет ходит, я спрячусь. И залезаю под кровать в комнате. На ней остатки компании дрыхнут, какая-никакая, а защита. Тот облегчился, вышел и молча меня ищет. Молча! Был бы в своем уме – позвал бы меня, покричал. А то молчит. А потом спокойно доводит до сведения: выходи, мол, я знаю, где ты. Матка боска! Кошмар достиг критической массы и весь вытек. Устала я под кроватью. Не то чтобы тесно и грязно, но чуть поодаль от меня лежала засохшая кучка кошачьего дерьма. Хоть и засохшая, а неприятно. Я и вылезла. И говорю ему, чтобы дул отсюда немедленно, а то… а то не знаю, что будет. Он медленно обулся и впрямь ушел. Послушался почему-то. Но мы и по сей день дружим как ни в чем ни бывало. Редко-редко и недоуменно вспоминая вечеринку с Хичкоком.
Так вот, Марсик тогда залопотал, залопотал о судьбах художников, о Тулуз-Лотреке, который всегда к слову, – ну и завел заморского господина к виновнику торжества. Чтобы убедился господин, что теперь уж без обмана. Вот он, талант без подлога! Отчим словно всю жизнь готовился к встрече, приободрился. Жилет вязаный напялил, кекс прошлогодний нарезал жирными ломтями – а ведь еще недавно болел по нисходящей. И тут у Марса волосы зашевелились. Дедулька-то чересчур ожил и давай лепить горбатого про дочку-шалунишку с дружком, что балуются с его картинами, шутки ради выдают за свои, но что с них взять – молодежь… Да, мол, мне и не жалко, лишь бы в люди показаться, а уж если и купят, так мне и так радость, а деньги с собой не унесешь – туда, в гроб. Марс уже тысячу раз проклял русскоязычие покупателя, но кто ж предположить мог, что Настин батя – сущая бестия! Свернуть ему шею на глазах у гостя не представлялось возможным, соучастие, пусть даже пассивное, в насилии, наверное, противоречило его принципам. Хотя пока что все происходящее гость воспринимал с ироничным воодушевлением. Ему нравилось.
