Он ходил вокруг танка, внимательно присматриваясь.
– Работа трофейной команды, – сказал наконец. – Даже движок выдернули, не говоря уж о мелочах. Ишь, как быстро обработали! Политрук говорил, будто не более недели Ростов-батюшка у них в руках был. А все ж успели ободрать, позаботились.
Телячье Ухо расположился под боком танка на перекус, а Костя, ведомый странным, неведомым доселе чувством, взобрался на броню. Люк танка оказался распахнут.
– Не надо, парень! – сказал ему снизу старшина, но Костя упрямо сунулся в люк. Дурнота навалилась, словно похмельное забвение – звуки умолкли, руки-ноги отказались подчиняться воле обезумевшего от ужаса разума. Обгорелое лишенное глаз и носа лицо танкиста скалилось на него рядом белоснежных зубов. Остатки обгоревшей плоти едва прикрывали обуглившийся скелет.
Костя не помнил, как свалился с брони вниз, на каменное крошево. Он очнулся от того, что Спиря тряс его и хлопал по щекам.
– Зачем ты туда полез? Я ведь говорил! – негодовал старшина.
– Я не думал… меня сбил запах… – бормотал Костя. – Не виноват… нюх забился… я привыкну, привыкну… это не страх, не страх…
– О чем это он? – изумился Спиря.
– Он охотник… – усмехнулся Телячье Ухо.
– Это я охотник! Так-то оно! – не отставал Спиря. – А он – москвич. Какая ж на Москве дичь? Коты и воробьи?
– Ты – фраер, Спиря, – усмехнулся Телячье Ухо. – А охотник – он!
– Отставить треп! – рыкнул старшина. – Вставай, Кривошеев. Айда к реке.
* * *
Солнце в мутных небесах приближалось к полудню, когда они вышли на железнодорожную насыпь. Старшина рухнул животом на мокрую, покрытую копотью щебенку.
– Где же немцы?
– Тихо-то как! Ой, не к добру!
В один голос сказали Спиря и Телячье Ухо.
– Тише! – огрызнулся Лаптев. – Молчите и, глядишь, доживете до самого вечера!
Курносое, простоватое лицо старшины за ночь изменилось: усы почернели от копоти, черты лица сделались резкими, взгляд серых, старчески-водянистых глаз острым, волчьим.
– Почему не пойти прям по насыпи? – прошептал Костя. – Дорога приведет нас к станции, там…
Лаптев в ответ лишь приложил палец к губам. И правда, совсем неподалеку Костя расслышал возню, словно кто-то бегал по скату насыпи туда-сюда, шелестя щебнем.
– Я посмотрю? – одними губами произнес Костя. Старшина кивнул.
Эх, если б не автомат… Да еще сумка с боезапасом и противогаз… Да, война – не простое дело! Это вам не подгулявшего фраера в подворотне подкарауливать. Но Костя справился. Он залег между рельсами, прижался щекой к мокрой, воняющей креозотом шпале, прислушался. Их было двое. Один, тяжеловатый, неповоротливый, уверенный в себе смельчак. Другой – легкий, верткий, осторожный. Ковыряются в насыпи, словно кроты. Маленький – роет, большой – ходит туда-сюда. В одну сторону идет налегке, обратно – шаг тяжелее, чем-то нагруженный. Ах, вот же еще и третий! Этот сидит неподвижно, щелкает предохранителем. Дурак на стреме – нет худшей беды. Костя осторожно приподнял голову. Под насыпью, с противоположной стороны, он увидел две круглые головы. Каски прикрыты промокшими маскировочными сетками. Третий припал на одно колено неподалеку с автоматом наизготовку. Рядом с ним ящики. Костя присмотрелся. На ящике большими черными буквами по трафарету было выведено: «Dynamit». Костя осторожно снял с шеи ремень автомата. Складной ножик он держал в кармане на левом рукаве. Самодельный, обоюдоострый клинок с деревянной, потемневшей от времени рукоятью, изготовленный московским вором Савкой Прыщем – в голенище. С финкой дело было сложнее. Она висела в ножнах под левой мышкой. Сдерживая дыхание, время от времени настороженно замирая, Костя разложил оружие перед собой.
