И он полез в подвал. Костя остался ждать снаружи, отчаянно жалея о том, что Спиря так и не успел сдержать обещания, не научил его толком целиться из этой длинноствольной штуки, именуемой винтарем. Слышал Костя и другое: если ствол укоротить, то и дальность стрельбы уменьшится, и кучность тоже, зато прятать такое оружие удобней. Можно сунуть хоть под ватник. Костя положил винтовку на мерзлую травку возле крылечка и вытащил из-за пояса остро наточенную саперную лопату. Так-то оно вернее, в случае чего! Но беспокоиться оказалось не о чем. Костя понял, что Телячье Ухо не нашел в подвале священичьего дома золотишко еще до того, как его перекошенная морда высунулась из зева подвала.
– Напрасно чалились? – сочувственно спросил Костя.
– Добро похитил проклятый враг… – простонал Телячье Ухо.
– Оставь, – Костя сунул лопатку за ремень и снова взял в руки винтовку. – Чудо, что дом вообще уцелел. Какое там золото!
Всю обратную дорогу и весь остаток дня Костя слушал заунывное нытье московского вора о несметных богатствах, сокрытых старым упырем Михайло Воротиловым от Саранской губчека. О сокровищах, реквизированных из церквей еще в кровавом восемнадцатом году. О том, как Михайло Воротилов «исказился умом» и решил вернуть награбленное чекистами церкви. И не только! От себя еще Михайло добавил малую толику золотишка, а именно перстень в виде волчьей головы с большим рубином в пасти и большой золотой, украшенный рубинами крест. О том, как московский шустрила по кличке Артист рыскал по ростовским хазам, пытаясь дознаться о месте сохранения саранского клада. Много чего еще бубнил Телячье Ухо, до самой темноты расстраивался.
Ввечеру подул свежий ветерок. В ночное небо высыпались звезды, близкие, яркие, недостижимые, словно драгоценные каменья из воротиловского клада. А ближе к утру замелькали по усеянному южными созвездиями небосклону черные крыла немецких бомбардировщиков, пробудилась река, и взлетели в воздух фонтаны ледяной воды. До рассвета Костя дремал под неумолчное тарахтение зениток, но лучше уж так, чем не прекращающееся нытье Телячьего Уха.
Наутро переправа оказалась восстановленной. Костя понял это сразу, едва вышел к реке. Он неловко черпал воду котелком. Вода пахла илом, бензином и кровью. Промерзшая за ночь земля хрустела кристалликами льда у него под ногами. Утро было таким тихим, что хруст ледка оглушал вернее орудийного залпа. Солнце уже подсветило зубчатый горизонт первыми алыми лучами. Река еще тонула во мраке, но там, в текучей мгле, уже что-то двигалось. Словно в реке проснулось спавшее вековым сном чудовище, и теперь оно, разбуженное людскими бесчинствами, ожило, задвигалось, готовясь напасть. Костя поставил котелок на землю и снял с плеча винтовку. Он замер, прижимаясь плечом к ржавому бакену, припоминая слышанные краем уха рассказы лейтенанта Сидорова о выходе из киевского котла, о напастях окружения. Солнце поднялось над горизонтом, превращая ночь в серые сумерки, и Костя смог различить противоположный берег, опоры моста, полотно дороги, лежащее на них. По шаткому, дощатому настилу, проложенному кое-как за ночь, двигались войска. Костя различил силуэты лошадей, тянущих орудийные лафеты, пеших и конных людей, легковые автомобили. Все происходило, словно в немом кино, беззвучно и мучительно медленно. Войсковая колонна сходила на левый берег Дона и утекала вдоль берега к тому месту, которое на карте обозначалось поселком Ясная Поляна.
