Бетонный, тесный, шумный город, перенаселенный, сигналящий, курящийся паром из канализации, подходил нам гораздо лучше, чем райские местечки Сицилии. Он держал в тонусе. Родители стали бодрыми, деловыми. Коротко переговаривались, не поднимая головы от ноутбуков. Ясное дело – карьера идет в гору. И снова они напоминали мне подростков. Когда их охватывала потребность гнездования, мы вместе ужинали и смотрели фильм на английском. Мама считала, что наш английский еще далек от совершенства.
Днем, пока они были в офисе и университете, я была предоставлена сама себе. Мама сразу по приезде записала меня на курсы живописи при Музее современного искусства. Я сходила на два первых занятия и мгновенно съежилась: слишком уверенными в себе были ученики – мои ровесники, слишком демократичным – преподаватель, который хвалил всех без разбору и дважды похвалил мой пустой лист. Ученики знали, чего хотят, держались независимо, говорили по существу. Они не болтали глупостей, им не мерещились чудовища, и, я уверена, попробуй я рассказать им о рогатом корабле, они удивились бы моим детским фантазиям. Чаще всего я бывала в дешевом публичном бассейне – в здании, похожем на питерское (железо и бетон), с ржавыми шкафчиками в раздевалке, с мутноватой водой в самом бассейне. Здесь было спокойно. За вход брали всего четыре доллара. В остальное время я ходила по улицам, присаживалась на траву или на скамейки, доставала бумагу и карандаш, чтобы через несколько минут положить их обратно.
В Нью-Йорке медленно, но неотвратимо наступала осень, отсчитывала каждый желтый лист и каждый день, который я проживала без своего дара. Взлетали голуби, проезжали мимо дети на скейтах, сигналили грузовики, люди скользили по мне глазами, скрипела тележка с мороженым. На входе в Центральный парк сидел мим – загримированный под Трампа китаец, выкрашенный с ног до головы золотой краской. Из тех, которые меняют позу, если кинуть монетку. Он глядел прямо перед собой и вызывал смешанные чувства. Перед ним лежала вечно пустая шляпа, я ни разу не видела, чтобы кто-то кидал ему деньги и чтобы он двигался.
Было ощущение, что в этой обыденности вот-вот случится что-то грандиозное, по-настоящему потрясающее, нечто более удивительное даже, чем если бы я стала рисовать. Нью-Йорк притих, даже солнечный свет, казалось, стал тусклее в ожидании. Голуби взлетали, тележки скрипели, люди торопились, золотой Трамп скучал, но ничего не происходило. Я ходила и ходила по городу с коробкой для рисования, подаренной близнецами, то отчаиваясь, то снова наполняясь надеждой.
