Она вышла из спальни, неся голубые простыни, те, на которых он спал, и с отвращением бросила их в глубь платяного шкафа. Затем она прошла мимо него, слегка задев, при этом даже не моргнула. Ни на секунду в ее взгляде не появлялось даже намека на усилие, по которому можно было бы определить, что на вас не хотят смотреть. Она просто его вычеркнула из своей жизни. Он стал менее осязаемым и менее реальным, чем сигаретный дым. Она включила телевизор. Про телевизор он забыл. Из новостей, передаваемых в половине восьмого, она узнает правду. Он подождал, пока она отойдет, и повернул ручку. Она, казалось, удивилась и посмотрела на телевизор с недовольным видом, как бы сердясь на того, кто его продал. Затем спокойно включила вновь и села. Появилось изображение... Школьная передача. Чья-то рука чертила на доске геометрические фигуры, писала уравнения... Она слегка наклонилась, как бы плененная происходящим на экране. Неубранные волосы упали ей на плечо. Он увидел ее шею, почувствовал, что тает, сделал несколько неуверенных шагов и остановился за ее спиной. Цифры исполняли бессмысленную сарабанду... мел писал сам по себе... Тряпка, возникшая из небытия, вытирала доску, расчищая место для иксов и игреков, квадратных корней... Шея, живая, золотистая, с нежной бороздкой, в которой подрагивали темные волосинки, была совсем рядом. Наклониться чуть-чуть... еще чуть... испить из этого источника, к которому стремились все лучи... пить и пить так, чтобы превратиться в ничто... Она оставалась неподвижной, ожидая прикосновения этого лица, которое медленно приближалось сверху, как хищная птица.
Резкий порыв ветра ударил в ставни. Севр выпрямился, но его глаза оставались полузакрытыми, а сам он еще не стряхнул с себя оцепенения. Чей-то голос произнес: «На следующей неделе мы рассмотрим проектирование плоскости на...» Но они не слышали. Они ощущали только напряженную пульсацию крови в жилах. Севр отступил. Она сейчас наверняка обернется. Если она совершит эту ошибку, он найдет силы улыбаться, противостоять ей... Она не обернулась. Из кармана пеньюара она вытащила расческу и с томной медлительностью стала расчесывать волосы, пока на экране мелькали стены какого-то замка. Зубья расчески скрипели в копне распущенных волос. Севру казалось, что он чувствует, как живо, вдохновенно колышутся эти полные сладострастия пряди. Но его минутная слабость прошла. Она обо всем догадалась и встала. Расческа замелькала быстрее. Она быстро разделила волосы на части, чтобы заплести косу, и направилась к зеркалу, на ходу продолжая причесываться. Теперь он видел ее в профиль, с поднятыми руками. Под мышками у нее оказались рыжеватые завитушки. Ему и не нужно было к ней прикасаться. Она ему принадлежала целиком... даже в большей мере, чем Дениза! Теперь это имя казалось незнакомым, странным, неуместным... Мимолетно он подумал о Мерибеле, совершившем кражу ради женщины, и одобрил его поступок. С появлением Доминик его озлобленность угасла. Теперь он сердился только на самого себя, нет, не за то, что натворил раньше, а за то, что его гордость мешала ему — сколько же это может продолжаться?! — сказать Доминик: «Я проиграл». В зеркале он видел половину лица молодой женщины, часть лба, один глаз, необыкновенно живой уголок рта, а вокруг — закружились завитками чернильно-черные волосы. Все это выглядело как внезапно ожившее на полотне художника-футуриста. Он любовался каждым движением, любовался новой прической, открывающей шею, уши. Совсем маленькие, точеные, если так можно сказать, с нежными очертаниями, от них падала изящная тень. Он чуть не выразил одобрения, когда она опустила наконец руки и несколько раз покрутила головой, оценивая работу. А затем в каком-то порыве, с необыкновенной живостью, которая его так волновала, она изогнула руку над головой и прищелкнула пальцами, затем подбоченилась, подперев кулаком бедро, и что-то сказала, но вполголоса, для себя самой, поскольку, само собой разумеется, рядом не было ни единого человека, и направилась к нему, причем столь неожиданно, что он отпрянул в сторону.
