Если хорошенько поразмыслить, все не так-то просто. Мерибель пошел на это преступление по какой-то конкретной причине. Все происходило так, как если бы он назначил себе срок... Шесть месяцев? Год?.. После чего, вполне вероятно, он намеревался исчезнуть. Следовательно, заключая мошеннические сделки, он готовил себе путь к отступлению. Неужели он собирался удариться в бега из-за пятидесяти миллионов? Стоила ли игра свеч?
Севр пересел в другое кресло. Теперь он задыхался в этих трех комнатах с закрытыми окнами, где работал обогреватель. Он выкурил уже почти все сигареты, и в воздухе стоял запах табака и плесени, как в зале ожидания на вокзале. Размышляя, он постоянно возвращался на то перепутье, где его обуревали сомнения. По сути, что ему известно о Мерибеле? Друг детства, которого якобы знаешь, потому что росли вместе и делили скуку провинциальной жизни. Даже трудно себе представить, что с теми, с кем на «ты», можно поддерживать только деловые связи. Они всегда рядом. В один прекрасный день им говорят: «А не жениться ли тебе на моей сестре?» И не удивляются, что те соглашаются! Никогда не задаются вопросами: счастливы ли они? любят ли их? Нет времени. А может быть, они давным-давно уже стали нашими врагами? Доказательство тому — испанское дело. Кто заговорил в первый раз об Испании? Все произошло как-то само по себе... Дениза не отвергла проект — даже наоборот. А когда Мерибель сказал: «Я съезжу туда, осмотрюсь на месте», он, Севр, с удовольствием отпустил своего зятя. Только Севр привык скрывать свои эмоции. Жизнь напоминает море — никогда не знаешь, что происходит там, в глубине.
Севр бросил бумажник в ящик книжного шкафа, он заберет его, когда будет уходить. Вещи, которые носил Мерибель, которые принадлежали Мерибелю, теперь внушали ему отвращение. Внушали отвращение и часы, и обручальное кольцо. Он оставил в кармане только записку, написанную Мерибелем перед смертью. Местный телевизионный канал почти весь вечер посвятил разыгравшейся трагедии. Ферма крупным планом. Ружье крупным планом. Крупным планом лицо Мерибеля, лицо, от которого ничего не осталось после выстрела, но никто об этом не знал, за исключением Севра и Мари-Лоры. Потом появилась и она, одетая в траур, совершенно другая женщина; горе придавало благородства ее чертам, что поразило Севра. Чья-то рука налаживала микрофон. Чей-то голос сказал:
— Мадам Мерибель желает сделать заявление.
И Мари-Лора неловко, страшно стесняясь, прошептала тем же тоном, каким читала когда-то катехизис:
