В каюту Алексея постучался комиссар батареи Виктор Иванов.
– Разрешите, товарищ комбат?..
– Да, Виктор Ефимович, проходите, присаживайтесь. – Алексей потер красные, опухшие от недосыпания глаза. В очередной раз гитлеровцы атаковали наши позиции в районе Мекензиевых гор – пришлось оказать огневую поддержку защитникам Севастополя всеми четырьмя орудиями в обеих башнях. Алексей почти сутки провел на Центральном посту, командуя артогнем и проводя расчеты стрельбы. – Сейчас позову ординарца, чтобы принес крепкий чай и бутерброды.
– Спасибо, не откажусь. – Старший политрук Иванов был неизменно вежлив.
– С чем пожаловали, Виктор Ефимович?
Комиссар батареи молча выложил на стол перед командиром батареи рапорт. Алексей вчитался, и строчки мелкого бисерного почерка запрыгали у него перед глазами. Он опомнился, сжимая шероховатую рукоятку «нагана», кобура на поясе была расстегнута. Тугой курок револьвера – взведен.
«Считаю недопустимым совместное проживание мужского и женского воинских контингентов в подземных отсеках 35-й бронебашенной батареи. Считаю своим долгом, как политработника, секретаря партийной организации 35-й батареи донести до Вашего сведения, что сам командир ББ -35 майор береговой службы Лешенко А.Я. тайно сожительствует с мичманом Левицкой К.А., дальнометристом-телефонистом зенитной батареи прикрытия. Тем самым сам командир подает тлетворный пример разложения воинской дисциплины и общечеловеческой морали во вверенном ему ключевом элементе артиллерийской обороны города-крепости Севастополь. Как секретарь партийной организации ББ-35 считаю недопустимым…» – и так далее и тому подобное.
– Вот же с-сука! – Алексей острожно спустил курок, раздался характерный металлический щелчок.
– Это – всего лишь копия. Оригинал рапорта политрука Будякина сегодня ушел в штаб береговой обороны Севастопольского фронта. – Старший политрук Иванов помолчал. – Через мою, б…дь, седую голову бросил такой кусок навоза!
– Как же так, Виктор Ефимович, получается – пригрели змею на груди!.. – поморщился, как от зубной боли, Алексей.
Упрек был вполне справедливым и обоснованным. Комиссару батареи крыть было нечем. Старший политрук Иванов вздохнул и тоже скривился.
– Все очень плохо, Алексей Яковлевич. Я, конечно, все понимаю – благородство чувств и ваши отношения с этой девушкой, Кариной, кажется, достаточно серьезные. Об этом все знают, также знают и то, как вы суровы прежде всего по отношению к себе. Но если этот рапорт дойдет до штаба фронта, то реакция будет очень суровой. Генерал-майор Петр Моргунов, да и сам вице-адмирал Левченко – мужики дельные, они правильные выводы сделают. Но, сами понимаете, вице-адмирал Октябрьский… Он – тоже мужик толковый, но в вопросах политических, скажем так… излишне осторожный. Собственно, он и шел-то по партийной линии, и это тоже ни для кого на флоте не секрет. Вот он как раз ради партийной конъюнктуры может устроить вам с Кариной, так сказать, «показательную казнь». Этот чертов будякинский пасквиль может вылиться в серьезное дело о морально-нравственном положении не только на батарее, но и вообще среди героических защитников Севастополя, – размышлял вслух старший политрук Иванов. – Да и мне, грешному, всыпят по первое число за низкий моральный уровень во вверенном подразделении и халатное отношение к морально-нравственному воспитанию офицеров и краснофлотцев…
