– Один шанс – это не так уж и мало, – твердо произнесла Мария Павловна.
– Это намного лучше, чем та судьба, которую вы уготовили мне… – печально усмехнувшись, согласился с ней Император, вынудив потупиться и сделать вид, будто она с головой ушла в «бумагу».
1889 год, 9 мая. Санкт-Петербург
Второго мая в Сенате слушали дело «железнодорожников», третьего – «О саботаже на коронации», четвертого – «О моряках». Император не стал тянуть кота за хвост и решил завершить эти тяжелые и в общем-то взаимосвязанные слушанья как можно скорее. Требовалось идти дальше, и иметь на плечах этот груз выглядело дурной идеей.
Воронцов-Дашков и прочие фигуранты по делу о саботаже коронации пополнили императорскую казну на тридцать семь миллионов рублей. Поляковы и прочие участники, осужденные по делу «железнодорожников», принесли Николаю Александровичу шестьдесят пять миллионов рублей. А «морское дело» собрало «урожай» порядка сорока двух миллионов рублей.
Солидно? Очень. Но главную прибыль принесли, конечно, заговорщики. Те самые, которые во главе с Владимиром Александровичем попытались захватить власть в стране. А также их последователи, которых оказалось на удивление много. Потрошил Николай Александрович, конечно, не всех. Но даже эта осторожная «жатва» принесла шестьсот двадцать миллионов по самым скромным подсчетам.
Кого там только не было! Самыми «вкусными», конечно же, оказались всякие аристократические дома, которые имели большие земли, а также разного рода предприниматели. Например, по этому делу были арестованы купцы Морозовы. Прямо всем кагалом, которым и отправились на каторгу. Николай Александрович, еще живя в XXI веке, слышал о том, что это семейство активно помогало революционерам всех сортов. А потому отреагировал на них очень остро, не желая ни прощать, ни понимать, ни входить в положение.
Отдельную радость Императору доставило то, что по делу заговорщиков оказался привлечен и Лев Николаевич Толстой. Очень уж не любил он его еще со школьных лет. До зубовной боли, ибо не цепляли его ни романтика в описании этого писателя, ни интриги, ни тем более военные сценки. Они, на его взгляд, были предельно пусты, скучны и занудны. Да, конечно, в отношении Льва Толстого все было неоднозначно с показаниями. И, по существу, его можно было не трогать. Но личная неприязнь, вкупе с крайне опасным и разрушительным для общества философским течением, которое проповедовал этот деятель, сыграли свою роль. Самую, надо сказать, удручающую для этого писателя.
