— Была?!
— Убили. Из тюрьмы спаслась, а на базаре немцу чего-то нагрубила, он ее тут же, прилюдно, из пистолета и прикончил. Страшно живем, Вася, не по-людски. И когда же конец?
…Пропуск Носаковым раздобыл хромой переводчик. Он посоветовал им идти ночью, держась подальше от большака. Так, по его словам, было надежнее даже с пропуском в руках.
— Ведь какие-никакие, а наберутся у вас вещицы? Лучше уж не попадаться на глаза охране. А ты тогда у Егора Ивановича свирепо на меня поглядывал! — добавил он, обращаясь к Васе, и похлопал его по плечу.
А Вася глядел на это молодое, тоже изменившееся, потемневшее лицо. Никому не дались эти месяцы даром. Никого не миновали. На всех положили они свой отпечаток.
— Люди встретят — отворачиваются, — сказал переводчик. — Бывает, плюют вслед. Трудно…
— Не сердитесь на меня, — сказал Вася.
— Я не сержусь! Я на твоем месте глядел бы так же. Теперь — прощайте, не поминайте лихом.
— Спасибо вам. И простите…
Как и всегда весною, Покровское казалось большим садом. Бело-розовая пена цветущей вишни недвижно стояла в воздухе.
Домна Федоровна остановилась, Вася взглянул на нее: в глазах у матери блестели слезы.
— Боюсь, — сказала она, — ноги не идут, приросли к земле.
— Пойдемте, — тихо ответил Вася.
Они шли рука об руку, шли все медленней, медленней, страшась постучать в Галину дверь. Какие вести ожидают их за этой дверью?
Вот она, Галина хата. У низкого забора стоит мальчик лет четырех и смотрит на них из-под руки.
— Толик! — окликает Домна Федоровна.
Мальчик глядит на нее удивленно и недоверчиво.
— Мама! — с криком выбегает из хаты Галя.
И обе плачут обнявшись.
Вася не верит глазам: этот вытянувшийся мальчишка — племянник Толя? Эта исхудавшая женщина — Галя? Вася помнил ее веселой, румяной, ясноглазой.
Сестра обнимает его и плачет слезами, в которых смешались и горечь разлуки, и радость встречи, и страх перед будущим, и тоска по тем, кого с ними нет.
Шагая рядом с матерью по дороге в Покровское, Вася с нетерпением думал о том, как увидит друзей — Володю Лагера, Толю Цыганенко, Толю Погребняка. Но сейчас он вдруг понял, что никого не хочет видеть. Как тогда, сразу после болезни, он будто растерял все силы и только одного хотелось ему: очутиться дома, в их старой, с детства памятной хате на той стороне села.
— Мама, — говорила Галя, — отдохните с дороги. У меня каша горячая. Дайте ваш мешок. Вася, мама, да заходите же в хату.
— Я пойду, — тихо сказал Вася, — домой пойду. А потом вернусь за мамой.
