— А ты, могучий наш предводитель, и в самом деле подумывал отказаться от дела за три тысячи? Не устоял бы перед чарами Фрейи Коллинга? Повертел бы мачтой в её «старухе»?
— Поверь, Хаген, — не устоял бы, — признался Хродгар, — кабы не твои слова. Каждый из нас в этом походе узнал о себе что-то новое, неведомое досель.
— У меня будет к тебе просьба, хёвдинг, — холодно усмехнулся Хаген, — выдай щедрый подзатыльник Халльдору Холодный Ветер, коль мы его встретим. Я тебе напомню.
— Что так? — осклабился вождь.
— Это ведь он направил нас в Гримсаль. Ещё в Седерсфьорде, где мы распрощались. Я так понимаю, что Золотой Совет решил не пачкаться, а устранить эту Хейдис нашими руками.
— Тогда нам стоит его поблагодарить, а не угощать подзатыльниками, — заметил Хравен. — И что с того, что он нас подставил? Это была хорошая игра!
Хродгар и Хаген переглянулись. «Игра!» — фыркнул вождь в усы.
«Хорошая, но — не-игра», — подумал Хаген. А вслух спросил:
— Ты не шутил насчёт того, чтобы вернуться в Гримсаль?
— Этот Сельмунд кажется хорошим хозяином, — пожал плечами Тур, — он откормит для нас кабана по имени Гримсаль. А потом мы его съедим. Коли будем живы… Но — к делу, други ратные! Крак сказал, ему нужно отвезти один груз, а потом он станет ждать нас в Хлордвике. Оттуда — в Скёлльгард. У нас будут и люди, и корабли! И, коли повезёт, Арнульф Седой.
— Ну, тогда — в Хлордвик, — усмехнулся Хаген, пуская Сметанку в галоп.
Прядь 6: Последний полёт орла
Резок сегодня вечером ветер,
Вздымающий белые волосы волн:
Ныне я не страшусь локланнахов
[20],
Плывущих по Ирландскому морю.
Анонимный ирландский поэт IX века
Будет ирландцам
горькая память,
память навеки;
знамя кровавое
землю накроет,
о павших молвой зашумит.
«Песнь Дёрруда» из «Саги о Ньяле» («Старшая Эдда», песни, сохранившиеся не в основной рукописи).[21]
1
— Седой, к тебе гости!
Скрипнула дверь, и на пороге возник высокий косматый старик. Его спутанная борода свисала до пояса. Был он одет в подштанники и больше ни во что. Долгие зимы не пощадили его, фьорды морщин и реки вен прорезали снежную пустошь плоти, но старик был ещё крепок: тощий и жилистый, он и сейчас управился бы если не с дюжиной бойцов, то уж точно — с полудюжиной. Синели рисунки на коже, которыми мало кто мог бы похвалиться: не каждому позволено носить на груди волков и орлов, терзающих круторогую добычу! Старик опирался на красивую можжевеловую трость, а в другой руке держал кувшин. Опрокинул посудину себе на голову, встряхнулся, разбрызгивая воду, отбросил кувшин, сощурился, прикрыв глаза ладонью:
