Короче, я ничего особенного про свои рисунки не думал. Что в них такого? Рисунки, они и в Африке рисунки. Все равно в основном с пацанами во дворе тусовался.
Бегали за девчонками, на гитаре играли, портвейн пили иногда. Потом ходили смотреть, как военкомат сносят.
Стоишь на развалинах, куришь и думаешь: вот здесь я сидел голый на приписной комиссии, задница еще так смешно к этой кушетке прилипает. Типа — всё, зла больше нет. И на душе так прикольно. Как будто Кощея Бессмертного зафигачили. Но потом оказывается, что бесполезно. В соседнем квартале построили новый военкомат. На этот раз уже не деревянный. Как в сказке — мочишь Кощея, а он только круче становится. Не зафигачишь его до конца.
Так Генка на войне говорил. Я у него этому слову научился.
— Зафигачим их сейчас, пацаны. Чего так нахмурились? Очко заиграло?
Залазит в бэтээр и смеется. Стукает себя по каске рожком.
— Не ссыте. Все будет нормально. Дай-ка я вот сюда сяду. Давай, давай, очко подвинь.
И сел на мое место. Но мне было все равно. Никто ведь не знал, что граната прожжет броню как раз там, куда он меня подвинул.
* * *
А потом Александр Степанович вдруг стал сердиться.
— Ты невнимательный, — говорил он. — То, что ты умеешь рисовать, — еще ничего не значит. Художник должен уметь видеть. Посмотри в окно. Скажи, что ты там видишь?
— Я не художник, — говорил я.
Тогда он брал со стола ботинок, который я рисовал, и кидал его в меня.
— А я говорю тебе — подойди к окну!
И я подходил. Потому что мне неохота было сидеть на занятиях у нашего завуча. Лучше уворачиваться от ботинка, чем делать вид, что ты не замечаешь, как от человека во все стороны летит слюна. Вставил бы себе новые зубы. Или застрелился.
— Что ты там видишь?
— Ничего. Вижу деревья, птиц. Дети какие-то на качелях.
— Что они делают?
— Качаются, что еще?
— Какие они?
Я старался рассмотреть их получше.
— Нормальные. Дети как дети. Обычная малышня.
— Сам ты — обычная малышня. Сходи на кухню. Принеси мне еще одну.
Я шел к холодильнику, а он за это время успевал допить свой стакан.
— Вот молодец. Ставь ее сюда. Боже мой, почему я такой жирный? Подай мне ее. Не видишь — я не дотягиваюсь? Сядь рядом со мной. Рисовать больше не надо.
Я садился. Он открывал зубами бутылку водки, наливал себе новый стакан, смотрел на него, улыбался, медленно выпивал его и потом со вздохом откидывался в кресле.
— Ну надо же, как хочется пить! В горле все пересохло. Что ты там говорил насчет этих детей?
