Ни для кого, даже для моей семьи не было новостью, что Карлайл мне изменял. А для меня было. Я любила.
О том, что у него есть любовница — уже практически жена, которой сделал предложение не удосужившись даже развестись со мной, — я узнала сразу после родов.
Отчетливо помню тот момент: держу на руках дочку, смотрю, как, сладко причмокивая губками, она сосет полупрозрачное молоко, как подрагивают ее ресницы, скрывшие такие же глаза, как у меня, а он входит в палату. В своем белом халате, неизменно выглаженном без единой стрелки. У меня не получалось, а она, видимо, смогла… этим меня заменила?
Входит и становится рядом со мной. Рукой опирается на перила спинки, а зелеными глазами с псевдо-лаской смотрит на мое лицо.
Подпиши отказ на раздел имущества и претензии на деньги, говорит, а то отберу ребенка.
И все равно отобрал…
Я делаю глубокий вдох, прогоняя слезы. Ни к чему они здесь, нет-нет. Хватит. Свое уже выплакали, чужое тоже, в горе по горло вошли и в нем по горло постояли. Подумали о счастливой жизни, называется. Нечего портить момент.
…На самом деле, иногда я вспоминаю ее. И глаза, и губы, и щечки — пухленькие, — и редкие темные волосики. Она была бы красивой девочкой и, кажется, больше была бы похожа на меня, чем на Карлайла. По крайней мере, в воспитании я бы упор делала явно на человечность — ее отец таким похвастаться не мог.
Но внушить ей, что такое хорошо, а что такое плохо, за несчастных два с половиной дня, которые мы пробыли вместе, было невозможно. У нас безбожно отняли время.
Так, двадцать три пятьдесят два. По-моему, пора. Мы ведь договаривались: до полуночи. Время тикает, секунды капают… тут, конечно, можно управиться и за минуту, но зачем сдвигать сроки и рисковать? Что-то может пойти не по плану и сорвется вся затея. Оно нам не надо.
Ладонями, не глядя на то, что они все исполосованы отметинами от бумажных листов и саднят от воды и грязи, скопившейся на давно нехоженом мосту, я крепко обхватываю перила руками. Выдыхаю, потом вдыхаю, потом опять выдыхаю. Набираюсь смелости.
Она мне особо без надобности, путь отступления изначально отрезан, просто есть в человеке гадский инстинкт самосохранения… он ставит преграды, через которые надо переступить, дабы осуществить желаемое. Этакая проверка, насколько сильно ты не хочешь жить. Выдержал — шагнул в пустоту.
…Искала ли я ее? Искала, конечно. Но много ли можно откопать, не зная даже имени ребенка? Я привлекла всех: друзей, знакомых… я приходила и, как паршивая собачонка, ползала в ногах у отца, умоляя вернуть мне дочку. Даже его сердце не выдержало, даже он помог: собрал своих полицейских, отправил по дворам, по домам — искать. Но тщетно. Где находилась ниточка, там и обрывалась. Где попадалась зацепка — там и оставалась, не вела дальше, чем на пару шагов вперед. Карлайл будто канул в лету. И вместе с ним та женщина, что умела как нужно гладить халаты. Их семьи тоже их искали — не нашли.
